Школа Лысой горы. Мой прекрасный директор (СИ) - Елисеева Валентина

Натянув на голову капюшон, Василиса двинулась в долгий путь. Пройдя насквозь тихую сонную деревню, она вышла в поле, по которому в сторону леса и Лысой горы вела хорошо утоптанная тропинка. Кто по ней ходит? Сама Василиса после первой жуткой прогулки по болоту за изгородь не совалась – запрет директора на прогулки в лес, видимо, жил в ее подсознании: «Еще раз сунешься в лес – розгами высеку!». Сейчас эта ярко вспомнившаяся угроза не впечатляла – что такое розги, если речь идет о целой жизни! Тропинка уверено вела и через сосновый бор, через смешанный лес, сквозь пожухлую траву предгорья. Склон горы оказался пологим, удобным для подъема. Еще час карабканья вверх – и Василиса стоит на каменной вершине.

Ого, впечатление, что она попала в Стоунхендж – вершина горы оказалась плоской и сплошь уставленной разными камнями. Несколько кругов образовывали нечто вроде скамеек амфитеатра, высокие столбы удерживали над ними плоские каменные глыбы, предохраняющие сидящих от дождя и снега. В центре было большое кострище, заполненное дровами и накрытое поверх хворостом. Места тут хватило бы на всех учащихся школы! Что это? Никаких оккультных знаков здесь не было, но Василиса сомневалась, что дрова предназначены для шашлыков, а каменные скамьи – для дружеских посиделок. Лысая Гора – место сборища ведьм для проведения шабаша…

Поежившись и еще раз порадовавшись своей временной неспособности испытывать суеверный ужас и какие-либо чувства вообще, Василиса забралась на самый высокий из монолитных каменных «столов», вставила в телефон симку и аккумулятор и с трепетом ожидания подняла мобильник над головой.

Ура! Поле есть! Слабенькое, но есть!

Так, кому звонить? Дядя Олег ничего не знает, он далеко и сердит на Василису за ее «связи с федералами», а Игнат близко, может прямо сейчас доехать до Лесьяра и передать ему предупреждение – Игнат поверит словам Василисы и сделает, как она попросит. Пусть скажет Лесьяру Михайловичу что-нибудь вроде: «Директор подписал указ о вашем увольнении. Приказ вступит в силу вечером пятницы, вам лучше скрыться, если жизнь дорога». Василиса потом ему все объяснит (если сможет), а пока она уговорит его сделать это без объяснений.

Долгий гудок сменился голосом Игната:

– Поздновато звонишь, Василисушка. Случилось что?

– Да. Игнат, слушай, помнишь – ты рассказывал мне о Лесьяре Михайловиче, учителе моей школы… хм… бывшем учителе?

– Это который умер сегодня днем? Помню. Говорят, его сразу же вечером ваши учителя забрали из морга, к вам в деревню хоронить повезли. Он же одинокий был, родственников не было, так ваш директор на себя все заботы взял. Ты на похоронах, что ли? Сочувствую, неприятное дело.

– А… извини, не могу разговаривать…

– Понятно. Ты из-за чужого человека слишком не расстраивайся, Василиса.

– Да-да, пока.

Телефон выпал из рук Василисы, разбившись о каменную плиту. Из-под отвалившейся задней крышки выпал аккумулятор, осколки стекла заблестели в лунном свете. Дрожащими пальцами Василиса автоматически собрала остатки почившего телефона, вновь вытащила сим-карту, сложила все в сумочку. Нервный озноб показывал, что и вторая таблетка переставала действовать.

«Хорошо, что есть третья. Да, знаю, что средство сильное, можно до смерти отравиться, но это все равно. Мне сейчас все едино – жить ли, помереть ли. Бесчувствие – единственная отрада. Не успела я спасти Лесьяра, глупо предположила, что еще есть время, что директор не станет срывать уроки… Похоже, пилюли не заставляют мозги работать как надо, просто улучшают память и убирают мешающие мыслить эмоции. О Вороне директор тоже успел «позаботиться»? Это я его вспугнула и заставила действовать в срочном порядке?»

Успокоения последняя пилюля не приносила.

«Передозировка», – меланхолично подумала Василиса, ощущая, как все подавлявшиеся в течение последних часов чувства и эмоции поднимаются грозным валом и готовы хлынуть через край, до предела усиленные влиянием психотропного препарата.

С противоположной стороны от деревни у подножия горы вдруг замелькали огни. В ночной тишине раздались голоса, стуки, треск, как от электрических разрядов. Внезапно низ склона осветило зарево и нагнувшаяся сверху Василиса увидела, что с обратной стороны у подножья расположено кладбище. По этому кладбищу сейчас двигалась процессия, перед которой прямо в воздухе величаво плыл гроб…

И в этот миг Василису накрыло откатом. Не отдавая себе отчета в опасности собственных действий, не раздумывая ни о чем, попав в плен захлестнувшей ее ярости и злости, она ринулась вниз.

Её бег услышали. Процессия, состоявшая сплошь из учителей школы с директором во главе, остановилась. Гроб опустился на землю, Василиса ворвалась в толпу учителей, обступивших «последний приют» Лесьяра Михайловича:

– Не думайте, что вам удастся тихо его похоронить и спрятать в могиле все улики! Я все знаю! Это вы его убили! Я потребую экспертизы и вскрытия тела!

Она кричала и размазывала слезы по щекам. Учителя смотрели на нее недоуменно-насмешливо и молчали.

– Я протестую! – раздался вопль… из гроба.

Затрещала выбиваемая изнутри крышка гроба. Вылетели гвозди. Гроб раскрылся и в нем сел крайне возмущенный Лесьяр Михайлович, неодобрительно и хмуро взирая на Василису.

– Ишь, чего удумала: вскрытие! Образованные все пошли! Вот и лечи таких-то: ты им – добро от всего сердца, а они тебе – вскрытие, – ворчал мужичок, выбираясь из гроба.

Василиса тихонько ахнула, попятилась и схватилась за сердце.

– Вздумаете упасть в обморок – домой на сей раз не потащу. Уложу в гробу – в нем подушка мягкая, – пригрозил Елисей, сверкая черными очами. – И захороню на неделю, чтобы духу вашего до второго ноября в деревне не было! Мигом марш домой и вплоть до моего позволения носа за ограду не высовывать, ясно?!

– Вы не имеете права, я желаю знать, что происходит! – зароптала Василиса. – Вы меня с ума чуть не свели за этот месяц, так что я имею право все знать!

Ей стало дурно, голова кружилась, перед глазами все плыло. Голоса коллег она теперь слышала, как в тумане, видела, как Афанасий Кощеич хватает ее за руку, бормочет про анализ крови и потом кричит:

– Она под действием препаратов, у нее в крови вредных соединений больше, чем в моей химлаборатории!

– Лесьяр, вывести их сможешь? – напряженно спрашивает директор, и мужичок обиженно бубнит в ответ:

– Чего ж не мочь-то: вскрытие мне пока не сделали.

Василисе стало легче. Голова перестала кружиться, в глазах уже не двоилось, она четко увидела лицо Ворона Владовича.

– А… а вас тоже понарошку хоронить в пятницу собираются? – собравшись с силами, прошептала Василиса.

Вокруг захохотали.

– В пятницу?! Елисей Назарович, дайте хоть учебный год доработать! – возмутился историк, и учителя засмеялись громче. – Это моя ненаглядная и чересчур заботливая уговорила вас поскорей меня в отпуск отправить?

– Тебе и впрямь пора отдохнуть, Ворон, ты знаешь это не хуже меня, – ответил директор. – Приказ на твое увольнение я уже подписал. По официальной версии ты эмигрируешь в Австрию дописывать свою книгу.

– Я в самом деле хочу ее дописать!

– Пара лет ничего не решает, Ворон, не упрямься, все уже улажено, – вмешалась Яга.

Учителя еще о чем-то говорили, кажется, делали фотографии «похорон» и «захоронения» Лесьяра Михайловича для какой-то архивной отчетности, но Василису после лечения нещадно клонило в сон, что мешало ей внимательно вслушиваться и запоминать. А еще мешало склонившееся над ней лицо директора, удерживавшего ее тело на весу в сияющих прозрачных сетях, свернутых в форме колыбели.

– Значит, все видите и слышите? – спросил директор. – Зачем скрывали?

– Думала – шизофрения, боялась психбольницы, – прошептала Василиса. – Потом боялась… вас.

– Гм… что-то не чувствовал я вашего страха, – сказал директор, а Василиса покраснела. – Завтра поговорим, спите. В гробу укладывать, так и быть, не буду, проснетесь дома. Уроки ваши заменю, не волнуйтесь, вы все равно до вечера в себя не придете. Что за дряни наглотались, скажите на милость?