Вольные повести и рассказы - Юрий Тупикин

Я входил в роль и мне начинал нравиться этот спектакль, ставящийся без репетиции, и я уже не хотел, чтобы он не понравился остальным, чтобы пьеса была сыграна плохо. Пьеса была живая, в ней весь сценарий заключался в смотре невест и в выборе наиболее милой. А остальное шло от живого древа искусства и живых веток импровизации. Жалко, не было Риты. Она бы записывала…

Меня разглядывала сероглазая Настя, улыбкой своей извиняясь, что они не заметили главного персонажа. А я ещё что-то воображал о себе… Перед собой Настя выставила свой каравай, над которым нависали две церковки грудей с крутобокими куполами…

– Хлеб-соль Любану Родимичу и с праздником вас новосельем? – выговорила Настя заученный текст.

– Зачем же нам хлеб, когда нам несут пироги из крутого теста… – начал я свой скомороший экспромт, ломая при этом от каравая и вкладывая отломленный кусочек Настеньке в рот…

– Скажи-ка, сероглазое чудо, из какого теста печён твой каравай – из сдобного, кислого или пресного? Не скажешь, не дам гостинца… – Настя хихикнула и осмелела. Она откушала крошку от моего кусочка и протянула остаток к моим губам, вытянув вперёд и каравай и рюмочку своего стана, видимо, встала, на цыпочки. Я помог ей, поймав губами остаток кусочка, и начал жевать.

– Вы сами сказали, что из крутого, но не кислого и не пресного, а из порохового; я два испекла, мы один съели… – отвечала Настя весьма мило.

– Ох ты, не поймал… Ну, тогда на засыпку, коль ты строительница. Как ты намереваешься строить Россию? Из кирпича ли, из дерева? Ха-ха?… – спросил я в конце, поняла ли меня. Она поняла.

– Ха-ха! – передразнила меня Настя. – Фундамент России из лиственницы и из дуба, его я менять не собираюсь. Надо бы разобрать непородистый материал мансарды и сделать надстройку заново… я бы вот так и построила…

Она склонила голову набок, улыбнулась сомкнутыми губами и хотела узнать, насколько хорошо она отвечала.

– Умница! Давай каравай, спасибо! Ещё разок подтянись, я тебя поцелую, – провоцировал я понравившуюся мне девушку.

– Потом как-нибудь, ладно? Ха-хаа… – вторично передразнила меня Настя, но уже смехом. Она опять склонила голову, поставила её на место и встряхнула короткую чёлку. Такая Настенька, прижми её в уголке, запросто влепит пощёчину, не задумываясь о том, что пощёчина навсегда отобьёт жениха. Но воспитаны русской литературой, знаем, пощёчина – женская кокетливая защита.

– А других моих братьев ты знаешь? – не хотел отпускать я её от себя.

– Знаю. Желан, Милан, Родим, все на подбор, ха-хаа… – она меня не передразнивала, она так смеялась, как я.

– Всё, сдаюсь. Вот гостинцы. Как раз «Россия», сделанная из качественного материала. В Самаре делают для Самариных и других… Милости просим вас на праздник, не скучайте!..

Подъехал УАЗик, из него стали выходить новые гости, а ко мне подчалила вчерашняя лодочка с Родой Родовлетовой на корме. Её свита гребла веслами, то есть её славная мама и наша дородная тётушка Соня сопровождали её. Мои сёстры зашептали мне о внучатой племяннице и об остальных, которых мы со вчерашнего дня помнили.

– Хлеб-соль, витязь Любиня! Говорят, ты выбираешь невесту для нового дома? – сходу взяла меня на абордаж милокосая татарочка, приятно изменив моё имя. Она держала выпечку в виде высокого терема с полумесяцем.

– Тебя ввели в заблуждение, царица-татарочка, не для дома, а для себя, а в доме она будет хозяйкой. Ты бы пошла за?…

– За дом пошла бы, а за тебя, не знаю…

– А зачем ты приехала?

– Не знаю, вдруг уговоришь…

– А правда, что татарскую невесту уговаривают в бане?…

– Тебя ввели в заблуждение, витязь Любиня, татарскую невесту уговаривают до бани, а в бане, зачем же уговаривать, когда достаточно восхищения?… Ха-ха-ха… А разве у язычников не так?

– О язычниках чего только не говорят. Где прямо, там поперёк, где круглое, там кислое, где до бани, там в бане и прочее.

– А на самом деле?

– А на самом деле всё как у татар, чувашей, мордвы, немцев, французов, греков…

– Спасибо за просвещение!

– Амин тебе нравится? – спросил я напрямую.

– Мне нравятся многие, включая тебя и твоих братьев, весь вопрос, кого полюбить… кому отдать своё сердце…

Рода была не глупа. Опять у меня были мысли: вот судьба! Отец у нас Родим, мать Родима, брат Родим, – неужели татарочка с именем Рода не попадет в нашу родню?

– Татары предпочитают свою национальность… Видишь, у тебя и терем с намёком?… – сказал я будто бы с сожалением. Оно так и было.

– Мой папа русский, а фамилия у него древняя, от Бога Рода, от рода, от сына рода или ещё круче, от сына бога. И дух в нашем роду татарославянский, и мы замечательно ладимся… А полумесяц – знак мусульман, чего же его стесняться? – она, как вчера, стала переводить головку от одного моего глаза к другому, читая в моём лице непонятные ей строки.

Тут один за другим стали тарахтеть моторы, и все новые гости подъезжали и выгружались возле старого нашего дома. На улице собралось много покровских, и они ещё прибывали.

Среди прочих моторов приехали три не районных автомобиля: «Мерседес-600» и два «БМВ». Это приехал шеф-работодатель, приглашённый на новоселье со своими дочерью и любовницей. И трактор К-700 с полубудкой. Это отец Омил Олюбич привёз на смотрины своих дочерей Любаву и младшую Полюбку. Любава была моей обручённой невестой. Но был некий изъян родословной, не позволявший брать в жёны Любаву. Среди приглашенных девиц оказалась самозванка Света Краснова, понапрасну бегавшая за мной. Она заявилась вместе с мамой и с котёнком. Обе были с узкими талиями, как пчела и пчёлка.

– Люб, возьми от меня котёнка! Это кошечка. Такая же чистая и добрая, как моя мама… – сказала дочь пчелы – пчёлка, и у меня возникло ощущение, что по обеим бровям моим поползли эти пчёлы, по всей вероятности, ласкающие их своим опасным брюшком, вооружённым жалящим аппаратом… Мне хотелось стряхнуть их с лица рукой, – такое сильное впечатление производили они своими совершенными фигурами, совершенно не для меня предрасположенными судьбой. И ещё этот котёнок. У нас своих стая… И потом, кошки полезны свои, а чужие – всегда плохая примета, сглаз или приворот. Но делать нечего. Я помнил, что дарёному коню, то бишь, коту, тьфу, кошечке в зубы не смотрят. Я отдал котёнка Лепане. Надо идти на поводу нежеланного человека, располагая его к добру, а не ко злу всё время, пока он будет неволить тебя своим присутствием. Сам я уставился в пчёлку. Уж не знаю, что она ощутила на своём лице, наверное, чёрную тучу.

– Мы же договорились! – сказал я ей строго.

– Ну и что? Любящий человек праздника не испортит. Мы постоим в сторонке, – развеяла она тучу.

– М-да! Любовь пуще неволи! Признаться, я не ожидал такого приятного сюрприза… Спасибо вам за хлеб-соль! Милости просим на праздник! Будьте на равных…

Однако мне надо было вести нашу самодеятельную пьесу. Ко мне подходила ещё одна девушка без всякого сопровождения. И никто, кроме отца, не знал, кто такая. Он мне сам прошептал: «Надя из Коноваловки. Чувашка. Учится в ломоносовском университете, четвёртый курс, дай Бог памяти… филосохиня… Говорили, что она приболела…»

– Здравствуйте! – сказала Надя. – Я приехала по приглашению Родима Любинича. Здравствуйте, Родим Любинич! А вы его сын – Любан Родимич? Какой вы импозантный! Я не хотела, чтобы меня сопровождали, и сказалась больной. Извините, пожалуйста! А вас с праздником, Любан Родимич! Хлеб вам да соль! – говорила красивая гостья, сколько учтиво, столько смущённо.

Надя была прямая, как нить, белокурая и решительная. Я заметил, что под свободным покроем жакета и платья всё, что женское, есть, но она не показывает. У неё не было лишь изумительного спинного прогиба Любы, но такого прогиба не было и у других, кроме наших сестер. А ножки не скроешь, ножки у Нади уж так хороши. Она как раз ими-то и решительно двигала, приближаясь ко мне. Что тут скажешь? Природа и обстоятельства сокрывают прекрасное. Но красоту замаскировать трудно. Красоту замаскировать нельзя. Красота, так или иначе, каким-нибудь боком вылезет, себя обнаружит глазом, губками, походкою. Красоту не загородишь. Городьба падает перед красой. Красота тяготится сокрытием и сама себя показать хочет, ибо её назначение – удивлять, восхищать, очаровывать, влюблять в себя. Так стало с девушкой Надей.

– Здравствуй, красавица! Наслышаны о тебе… Чувашка из провинции в МГУ! Это редкость. Ну, философиня, доложи нам, что такое категорический императив Иммануила Канта! – снял я красавицу с высокого неба на низкую землю.

– Ты серьёзно?! – опешила Надя, заодно переходя со мною на «ты».

– Не всегда же шутить… – скромно я подтвердил. Она засмеялась. Смех был хороший, такой как бы сонный. И голос девичий, будто спросонья, родной… И поправила белокурую прядь. У нас таких зовут «белокуриха». Она выходила из шока…