Новый Мир ( № 4 2010) - Новый Мир Новый Мир

Однако здесь вновь возникает парадокс: неадекватная теория может создавать значимую и яркую практику. Знатоки модернистских манифестов наверняка вспомнят, насколько часто невнятица декларации оборачивалась восхитительными прорывами собственно в художественной деятельности (бывало, впрочем, и наоборот). Анархическая теория познания Пола Фейерабенда заставляет нас взглянуть на историю научных открытий с неожиданной стороны: очень часто непроверяемые результаты опыта и стройная теоретическая модель, доказательно опровергающая предыдущую, создают новое научное знание, но: воля, авантюра, даже «подтасовка в благо». Вопреки общераспространенному мнению, в эстетике подчас мы встречаемся с тем же; часто не обобщение практики и не стройный свежий взгляд теоретика, но само желание создать новое приводит к концентрации усилий, порождению принципиально инновационных явлений.

В этом смысле концепция «нового эпоса» заслуживает внимания — но именно постольку, поскольку заслуживают внимания тексты, существующие в ее рамках.

«Путешественники во времени» — вторая авторская книга поэта (в промежутке был совместный сборник Федора Сваровского, Арсения Ровинского и Леонида Шваба «Все сразу»). В первой книге была собрана исключительно «поэтическая фантастика»; подборка в совместной с двумя другими поэтами книге — более многопланова. Наконец, нынешний сборник представляет различные тематические пласты поэзии Сваровского, но опять-таки объединен фантастической рамкой. Дело не только в заголовке: «путешественники во времени» проявляются в иллюстративном ряде, дополнительно собирающем книгу воедино (выходные данные поясняют, что это — работа блестящего художника и поэта Олега Пащенко). Фотографии неясных лиц и пространств, взятые, кажется, из чьих-то семейных архивов, по определению не опознаваемые в своей данности, но снабженные

подписями в духе: «г. Москва, st1:metricconverter productid="2089 г" w:st="on" 2089 г /st1:metricconverter ., снимок сделан с беспилотного летательного аппарата ИВП» или «Петр Кузнецов в момент своего первого ареста. На фотографии видно, что Кузнецов пытается достать карманный дефокусатор». В подписях к фотографиям — куда более, нежели в стихах, — прослеживается история «путешественников во времени» (и в параллельных пространствах!), объединенная едиными персонажами, общей терминологией и т. п. Однако целостность этого сюжета сокрыта от нас.

Конструируя «новый эпос», Сваровский опирается, по большому счету, на два принципиальных тезиса: в поэзии «нового эпоса» происходит максимальное отстранение от авторского «я», торжествует его «непроявленность», субъект максимального говорения отличен от субъекта письма; сам герой «новых эпиков» изолирован от среды, находится с ней в конфликте, противопоставлен социуму [11] .

Второй тезис носит частный характер (хотя и по-своему важен); принципиален первый. Объединяя под маркой «нового эпоса» поэтов крайне далеких друг от друга (от Марии Степановой до Андрея Родионова, от Игоря Жукова до Арсения Ровинского), Сваровский, по сути, предлагает обратить внимание на одну из составляющих их поэтик, пренебрегая другими. По большому счету, это деление вполне произвольно. Известна реакция поэзии двухтысячных в целом на субъективизм предыдущей эпохи, но по преимуществу это свойство хронотопа, а не индивидуальных поэтик. «Я» автора никуда не девается: оно может быть обозначено через минус-прием, через маску; но в соотношении субъекта и авторского «я» как раз и проявляются свойства лирической позиции.

Эпическое творчество возможно в безличной культуре, в культуре авторской поэзия, стремящаяся к объективизации впечатлений, есть факт так называемого «лиро-эпического жанра», к которому традиционно относят балладу, столь любимую многими из авторов, причисленных к «новому эпосу» (и который, по большому счету, также есть всего лишь филологический конструкт). Выбирая некую максимально остраненную ситуацию для представления своего опыта, современный поэт остается лириком, поскольку ожидает реакции именно на личностность поведения героя, на его драму или трагедию (или, обыкновенно сейчас, трагикомедию) [12] , а не на соответствие каноническим ритуальным моделям, как положено в классическом эпосе. По словам М. Л. Гаспарова, «„Я” в поэзии всегда условно: это не то, что автор есть, а то, чем он хочет быть» [13] . Почему бы ему не захотеть быть роботом?

«Дополнительная связность» псевдоэпоса, создаваемая иллюстративной рамкой книги (в которой подписи играют важнейшую роль), указывает нам на важнейший источник, к которому апеллирует Сваровский. Не само «бытие-иным», но «желание-быть-иным» есть порождающая основа баллад Сваровского. Фантазматическая реальность, сон, мечтание вполне уравнены здесь с собственно фантастической реальностью. Иное демонстрируется как подлинное, как способное — во многом именно благодаря классическому эффекту остранения — указать на истинность переживания, чувствования, страдания и сострадания. Не мне с моими взглядами писать о глубоко христианской основе стихов Сваровского, но очевидно, как именно «нищие духом», гипертрофированно представленные увечными героями героической фантастики или космооперы, способны к максимально глубинным переживаниям:

вижу:

старый погост

последний отблеск заката

робот безутешный

рыдает на могиле пришельца

        («это будущее»)

И здесь сливаются «фантастический» и «нефантастический» миры: любое измерение есть всего лишь вариация общего страдающего мироздания, которое оправдывается лишь через любовь:

            так

послушайте слово мертвого

слушайте что он теперь говорит

(в сердце бесплотном — все новое

и это новое ярко

подобно звезде горит):

в Ясенево цветет прекрасная лилия

Сидоряка —

цвет души человеческой

дочь подполковника-палача

Лиля — невеста

Лиля — кинолог-практик

Лиля — кролик и гордая птица взмывающая с плеча

степного охотника

Лиля — единственная подруга воображаемого слона

Лиля — исследователь глубин

опустившаяся до дна

мироздания

там на дне

оврага на ясеневском пустыре

лилия

в красном пальто возвышается на ветру

посмотрите

там Лиля

стоит

одна

<…>

это все

— говорит покойник —

за это

я

и умру

         («Лилия Сидоряка»)

Сваровский, занятным образом, поэт очень идеологичный. Общим местом стало сравнение «космических баллад» Андрея Родионова и Сваровского, однако поэты чуть ли не противоположны по интенции. Родионов ищет закономерностей, обыденностей в мире Иных, но демонстрирует таким образом абсурдность не только фантастического, но и здешнего мира. Сваровский, также отожествляя «Я» и «Другого», пытается найти общие закономерности, оправдывающие бытие. Это гораздо важнее «нового эпоса», это и заставляет нас ожидать новых текстов Федора Сваровского.

Данила Давыдов

[9] К у р и ц ы н  В. Время множить приставки. К понятию постпостмодернизма. — «Октябрь», 1997, № 7.

[10] Мимезис — понятие, широко употреблявшееся в истории эстетики для обозначения сущности и назначения искусства как средства воспроизведения действительности. Идея мимезиса была всесторонне разработана в античной эстетике. (Прим. ред.)

[11] <http://www.litkarta.ru/russia/moscow/news/svarovsky> .

[12] Очень поучительный материал об историческом многообразии лирики, существенно более широком, нежели наши обыденные представления, мы найдем в сборнике: «Лирика: генезис и эволюция». Составители И. Г. Матюшина, С. Ю. Неклюдов. М., РГГУ, 2007.

[13] Г а с п а р о в  М. Л. Введение. — В кн.: «Лирика: генезис и эволюция», стр. 11.

КНИЖНАЯ ПОЛКА АННЫ ГОЛУБКОВОЙ

КНИЖНАЯ ПОЛКА АННЫ ГОЛУБКОВОЙ

+10

В и к т о р  К р и в у л и н. Композиции. Книга стихов. Публикация О. Кушлиной. М., «АРГО-РИСК»; «Книжное обозрение», 2009, 104 стр. (Книжный проект журнала «Воздух», вып. 46, серия «In Memoriam», вып. 3.)

Если судить по неформальным отзывам, именно эта небольшая книжка стала для многих главным литературным событием прошлого года. Случалось даже встречать глубокомысленные рассуждения о том, почему именно Иосиф Бродский, а не Виктор Кривулин стал «главным поэтом» конца ХХ века. Честно говоря, желание непременно назначить кого-то на должность «главного поэта» представляется мне довольно-таки странным. Бродский — это Бродский, а Кривулин — это Кривулин, и они нисколько не мешают друг другу в культурном пространстве. Другое дело, что творчество нобелевского лауреата гораздо лучше исследовано, а книги Бродского постоянно переиздаются. Например, популярный книжный интернет-магазин «Озон» выдает по запросу «Иосиф Бродский» больше двухсот позиций, а по запросу «Виктор Кривулин» — всего двадцать, из которых только шесть — собственно поэтические книги, причем приобрести можно всего одну — как раз вот эту самую книгу «Композиции». Примерно такая же ситуация сложилась и в литературоведении. Судя по электронному каталогу Российской государственной библиотеки, творчеству Бродского посвящены около пятидесяти диссертаций, творчеству Виктора Кривулина — ни одной… И это притом, что масштаб поэтического дарования Кривулина и его роль в русской поэзии признаются практически всем литературным сообществом. Что происходит в тех случаях, когда авторитет поэта не столь очевиден, не хочется даже и думать. И потому радостное событие — выход хорошей книги, способной к тому же восполнить явный пробел, — становится поводом к невеселым размышлениям. В книгу «Композиции» вошли стихи, написанные в 1972 — 1977 годах. Издана она тиражом в пятьсот экземпляров. Других более или менее доступных изданий стихов и прозы Кривулина — нет. Собрания сочинений — нет.