Блудное художество - Далия Трускиновская

Получалось, что Демка неведомо когда сговорился с мнимыми полицейскими и, возможно, образовалась шайка, в которую входили Демка, Скитайла со товарищи, Семен Елизаров и человек по прозванию Фальк. Демка снабжал шайку новостями об охоте на сервиз мадам Дюбарри. А кто-то из шайки взял на себя тяжкий грех - избавил от законной супруги полицейского Арсеньева… или же сам Демка?…

Но кто же тогда разделил сервиз на части? И кто, а главное - по какой причине убил Скитайлу? И что означает стилет?

– А ты бы того доброго человека признал, что мамку увел? - спросил Архаров.

– Признал бы, - уверенно сказал Епишка. - Он на нашего пономаря дядьку Кондрата сильно похож.

Вошел Шварц.

– Простите, ваша милость, что замедлил. Там от доктора Воробьева человек был.

– Что Абросимов?

– Скончался. Царствие ему небесное.

Шварц был неподдельно огорчен, хотя старался выглядеть невозмутимым, ибо чувства не должны мешать службе. Они с Абросимовым лет двадцать были знакомы, охотно сиживали во дворе на лавочке, вспоминая былое, и вот старого полицейского не стало. В Шварцевы годы терять приятелей - не просто печально, есть в этом некая обреченность - ведь новых уже не заведешь.

Архаров хотел было похлопать немца по плечу, да удержался.

– Царствие небесное, земля ему пухом.

– Царствие небесное, - сказал и Тимофей. - Бог даст, мы за него посчитаемся, ваша милость.

– Бог даст, - согласился Архаров. - Пряника у тебя, Карл Иванович, не найдется?

Шварц молча добыл из кармана пряник в виде лошадки и протянул Архарову. Архаров отдал лакомство Епишке. Тот посмотрел на отца.

– Ешь, - смущенно сказал Тимофей. - Он на меду замешан. Да с Аксюткой поделись.

– Смею предположить, что дитя впервые в жизни видит сей предмет, - заметил Шварц. - Кроме того, смею предположить, что дитя нуждается в чистой одежде и густом гребне, чтобы вычесать из волос все лишнее.

– Займись этим, Арсеньев, - приказал Архаров. - Что там еще? Скес, тебе чего надобно?

Он собирался было спросить наконец, какого черта Скес выслеживал Марфу, но не успел.

– Ваша милость! - боясь, что опять прикажут замолчать, воскликнул Яшка. - Каин вернулся!

Соседки считали Феклушку никчемной бабенкой. Не было в ней основательности, как полагается матери семейства, а были одни глупости в голове - соседки подозревали Феклушку в многочисленных изменах мужу, и из всех приписываемых ей любовников половина уж точно пользовалась ее благосклонностью. И это бы еще полбеды - кто без греха и какая кума под кумом не была? Феклушка считалась плохой хозяйкой, из тех, о ком говорят: «Видать, наша Авдотья пироги пекла - все ворота в тесте». Любопытно, что к Марфе, которая как раз была безупречной хозяйкой, зарядские кумушки относились куда строже - заглазно, конечно, потому что Марфы они побаивались.

Особенно доставалось Феклушке за то, что она могла оставить дома детей одних и ухлестать куда-нибудь на торг, да и пропасть там часа на два. Но это в ее положении было неизбежной бедой - не имея дома старой бабки, чтобы присмотрела за годовалым Ванюшей и четырехлетней Настенькой, Феклушка не знала и мелочного бабкиного надзора. К тому же, Настя росла умницей и вполне могла сама управиться с братом - дать ему кусок хлеба или помочь сходить по нужде.

Но в этот день Феклушка, вернувшись домой, прониклась собственной значимостью - сам обер-полицмейстер послал за ней двух архаровцев, и всякое ее слово было ими выслушано с огромным вниманием. Притом же оба были ей приятны: плечистый Федька мог бы почесться красавцем, хотя несколько на цыганский лад, а светловолосый Устин понравился улыбкой и обхождением.

Расставшись с архаровцами, Феклушка проделала все то, о чем ее просили - прогулявшись по двору, показала, как, по ее мнению, мог уйти спозаранку Яшка-Скес. А потом… потом на нее тоска напала. Вот ведь живут полицейские - не привязаны к фабрике и своему рабочему столу, как Феклушкин законный муж, не привязаны и к лавке, как знакомые сидельцы, к печи и квашне тоже не привязаны. А ходят по всему городу, с людьми встречаются, новости первыми узнают, каждый день - что-то иное. И все, как на подбор, молодцы! (Феклушка, не будучи красавицей, была весьма снисходительна к мужскому полу: всяк чуть покрасивше эфиопа уже был для нее молодец хоть куда).

Достав подаренный Шварцем пряник (Шварц долгонько таскал его в кармане, лакомством уже можно было, поди, и гвозди заколачивать), Феклушка отгрызла край и вздохнула. Не так часто получала она подарки от молодцов - а немец, по ее разумению, еще был весьма пригоден для амурного дела, только притворялся деревянным. Да и все Рязанское подворье ей понравилось - вот где кавалеров-то!

Совесть Феклушкина была чиста - главный ее грех, измены законному супругу, не входил в список проступков, за которые карали светские власти. Так что полиции она не боялась нисколько. И ей даже захотелось сотворить нечто, достойное похвалы Архарова, Шварца, Кондратия Барыгина и даже Вакулы, который, как она заметила, тоже выразительно на нее поглядывал.

Как-то так вышло, что она, малость повозившись по хозяйству и поставив тесто, прошла тем же путем, что Яшка, и вышла к той же самой летней кухне - разве что не забрела в крапиву.

Такова была Феклушкина удача, что явилась она к Марфе на двор вовремя - хозяйка собиралась прочь, давала последние наставления инвалиду Тетеркину и ругалась, что он не сходил на Варварку и не взял для нее извозчика. Феклушка слышала ее молодой звонкий голос, доносящийся из раскрытого окна, хотя не все слова разобрала. Но вот что показалось ей любопытным - Марфа торопилась, потому что некоторые знатные особы ждать ее-де не станут.

Вот и вышло, что Марфа пошла со двора, а Феклушка - за ней следом. Она только сняла грязный передник, повязанный по-простому, над грудью, сложила его поплотнее и понесла,словно бы сверточек с ценным имуществом.

Феклушка сопроводила соседку до Ильинки, где испытала некоторое разочарование - запыхавшаяся Марфа вошла в дом бывшей своей воспитанницы Дуньки, ныне живущей с богатым стариком. Ей стало даже жаль потерянного времени - очевидно, Марфа назвала Дуньку знатной особой, чтобы ее упреки Тетеркину прозвучали более весомо.

Но далеко уйти от Дунькиного дома ей не удалось. Ее окликнула кума Улита, которая спешила в модную лавку за фарфоровой табакеркой - мужу в подарок на именины. Кума жила не так чтобы очень далеко - у Покровских ворот, но у нее, как у Феклушки, были маленькие дети, хозяйство, и встречаться им доводилось нечасто.

При таких редких встречах всякая мелочь радостна и приятна. Кумушки встали в таком месте, где их бы не задевали прохожие, на паперти Николаевского храма, - а прохожих на Ильинке даже в жаркую летнюю пору было много, зимой же здесь устраивалось настоящее модное гуляние с дорогими нарядами, великолепными санями и породистыми лошадьми.

И простояли-то, казалось, лишь минутку, но за эту минутку Марфа успела переодеться в нарядное платье со шнурованьем, Дунька с Агашкой высоко взбили ей волосы, закрутили и уложили длинные букли на затылке, нарумянили ее и напудрили, облили духами. Когда Марфа во всем этом великолепии вышла на крыльцо, Феклушка обомлела - не могла понять, как люди переодеваются с такой скоростью.

Марфа, как всегда, была в наряде ярком, видном за версту, ей казалось, что это и есть настоящая роскошь - блестящие ткани густых цветов и драгоценности - по фунту золота в каждой сережке, а сочетание оттенков значения никакого не имеет. Но камни в ее серьгах, кольцах и браслетах были на зависть всей Москве.

Привратник Петрушка поймал для нее извозчика, помог забраться в бричку, и Марфа покатила, как самая знатная боярыня, глядя на прохожих свысока.

Кума Улита была наслышана о Марфиных подвигах. Вот коли бы сводня явилась на улице в монашеской ряске и не накрашенная - тогда бы, пожалуй, стоило удивляться. Так что кумушки проводили бричку неодобрительными высказываниями и собрались уж вернуться к занимательному разговору, но тут острые Феклушкины глаза углядели недоразумение.

Улица Ильинка была не совсем ровна и не больно широка, экипажей по ней проезжало множество, и вот среди них затесалась какая-то долгая и грязная фура, проделавшая немалый путь и управляемая кучером, плохо знающим московские порядки - иначе он постарался бы доехать до нужного места более удобными улицами. Что уж там было увязано под рогожами - одному Богу ведомо, потому что всякого товара в Москву везли много и отовсюду, не только на склады и в лавки, но и на фабрики: из Санкт-Петербурга - книги и фрукты, из Воронежа - шерсть, «железный товар» - из Тулы и Ярославля, из Тулы же и города Мещерска - «шпажный товар», дорогие ткани - из Германии, Англии, Голландии и Китая, меха - из Сибири, вино - из Реверя, куда оно прибывало морем, рыбу - из Астрахани и Саратова, а из небольших подмосковных сел и городов, названия коих и упомнить все невозможно, везли ткани попроще, местной работы, - «фланское» полотно, затрапезную пестрядину, армейские сукна, а также немецкие ситцы, набойку которых делали на русский лад. Оттуда же поступали и кожи, и москательный товар, и водка, и сахар, и глиняные горшки.