Распутин. Анатомия мифа - Александр Николаевич Боханов

ведавшая розыском политических преступников и имевшая сеть осведомителей. На практике оба эти подразделения существовали в тесном взаимодействии, обусловленном и схожестью функций, и тем, что руководитель Департамента полиции напрямую подчинялся шефу Корпуса жандармов, которым обычно являлся или сам министр, или его заместитель.

Для того чтобы стать в тридцать девять лет директором тайной полиции, надо было обладать способностями незаурядными… Белецкий ими обладал. Он прекрасно понимал, что, заняв одно из ключевых мест в системе Министерства внутренних дел, должен проявлять чудеса служебной эквилибристики, тонко улавливать малейшие изменения настроений среди различных группировок на верху власти. Его должность, позволявшая получать конфиденциальную информацию самого различного свойства, открывала большие возможности. Белецкий старался этим воспользоваться в полной мере.

Распутин, который к этому моменту все еще являлся неразгаданной шарадой, чрезвычайно его заинтриговал. Необычное царское распоряжение об охране «этого мужика» лишь умножило интерес. Он знал, что при Курдове проводилось полицейское дознание, но, как быстро установил начальник тайной полиции, его «следов в Департаменте не осталось».

Белецкий решил полностью во всем разобраться и стать хранителем уникальных сведений, которые ему, как он не сомневался, пригодятся в собственных карьерных видах. В 1912 году полицейское наблюдение за Распутиным возобновляется. Главную же задачу начальник полиции видел не в «охране», а в сборе информации. Белецкий сам позднее обрисовал свой план, который он и претворял в жизнь.

«Мною с полковником Коттеном (жандармский генерал-майор. — А. Б.) был выработан план охраны, сводившийся к командированию развитых и конспиративных филеров (агентов. — А. Б.), коим было поручено, кроме охраны Распутина, тщательно наблюдать за его жизнью и вести подробный филерский дневник, который к моменту оставления мною должности представлял собой в сделанной сводке с выяснением лиц, входивших в соприкосновение с Распутиным, весьма интересный материал к обрисовке его, немного односторонне, не личности, а жизни».

Ясное дело, что этот замысел не вытекал из царского распоряжения, предусматривавшего только охрану Распутина. Но на закате монархии воля императора уже не являлась для многих должностных лиц непререкаемым законом. Они «делали свою игру». Не составлял исключение и Белецкий.

В соответствии с давней полицейской традицией надо было «заагентурить» осведомителей. Это оказалось непросто. Пришлось специально посылать своего человека для жительства в Покровское. Завербовать же агентов из односельчан Распутина не удалось, так как, по словам Белецкого, «крестьянство местное жило с ним в хороших отношениях, и он многое сделал для своего селения». Ну, естественно, разве может быть ценным агент, если он находится с «объектом наблюдения» в «хороших отношениях». Не дай Бог, станет посылать «розовые сводки». В Петербурге же ждали совсем иного.

Белецкий задумал составить досье с компроматом. И он его составил. Все, что поступало к директору Департамента полиции в «письменной форме, я держал у себя, — в служебном кабинете и не сдавал в Департамент; и при моем уходе я эти сведения в форме дела оставил в несгораемом шкафу, внеся его в опись, представленную мною Н. А. Маклакову, но на другой день по требованию Маклакова в числе нескольких других дел, его заинтересовавших, ему сдал и это дело. У себя лично я только оставил копию сводки его (Распутина) образа жизни».

Итак, высшие государственные служащие — министр внутренних дел и директор тайной полиции — самовольно организовали целую полицейскую акцию, которая длится два года. Мало того, получаемую информацию директор Департамента полиции заносил в особое досье, которое находилось в его личном распоряжении, а после удаления с поста «оставил у себя копию» служебных бумаг. Это просто вопиющий случай самоуправства!

При этом речь шла не о досье на врагов государства, которых в тот момент было более чем достаточно и которых Департамент полиции успешно «разрабатывал». В центральных органах революционных партий России тайная полиция имела немало «ценных сотрудников». В Департаменте полиции знали не только, о чем говорил и что делал в тот или иной момент лидер большевиков Владимир Ульянов-Ленин в своем эмигрантском далеке. Руководители полиции могли получать надежную информацию о нюансах повседневного времяпрепровождения «пламенных революционеров» вплоть до ежедневного меню. Но вне рамок служебных занятий быт и нравы революционной среды Белецкого не занимали, эти данные он не копировал.

Он собирал материал на человека, которого принимали венценосцы и которого он, как глава тайной полиции, обязан был лишь охранять. Удивительно, но в близком окружении Распутина не нашлось человека, которого полиции удалось бы «заагентурить». Поэтому информацию получали от тех, кто должен был выполнять функцию охраны. К Распутину приставили постоянно действующий наряд в составе 8—10 полицейских. Филеры поставляли сведения, которые Белецкий собирал, «обрабатывал» и «конфиденциально» показывал премьеру В. Н. Коковцову, великому князю Николаю Николаевичу, чете Богдановичей и другим лицам, горевшим желанием «разоблачить Распутина».

Неизвестно, какие именно «факты» были изложены сим лицам, но, судя по тому, как опростоволосился Николай Николаевич, можно судить об их откровенной тенденциозности. Когда великий князь в 1914 году задумал «решительное объяснение с Ники», то он очень рассчитывал на информацию Белецкого, любезно ему и предоставленную. Встретившись с монархом, его двоюродный дядя стал убеждать изгнать Распутина, который «позорит династию», подрывает веру в царя в России. По словам великого князя, это «развратник» и «хлыст».

Не установлено, какие чувства испытал Николай II во время этого разоблачительного монолога; ведь его поносил тот, кто не так давно был самым горячим сторонником старца, но когда дошло дело до «фактов», то тут же возразил. Во-первых, обвинение в «хлыстовстве», твердо заявил монарх, было опровергнуто расследованием духовной консистории. Что же касается «разврата», то в тот вечер, когда Григорий якобы пировал в обществе женщин легкого поведения в ресторане, Распутин провел время вместе с их семьей. Николай Николаевич был обескуражен, бесславно ретировался и больше за «надежной информацией» к Белецкому не обращался.

«Охрана» продолжалась всего несколько месяцев и в конце 1912 года по распоряжению царя была прекращена. Насколько можно судить, Николай II так и не узнал той горькой правды, что руководство полиции империи выполняло не столько монарший приказ, сколько занималось главным образом сбором компрометирующих сведений на друга его семьи. Всего этого царь не ведал. Поэтому, когда после покушения Гусевой отдал теперь уже письменное повеление начать охрану Распутина, ему и в голову не приходило, что сие распоряжение только усилит деятельность по сбору дискредитирующих сведений и раздует антираспутинскую и антицарскую истерию в стране.

Обратимся теперь к главным документальным результатам полицейской «разработки» Распутина, но прежде проясним несколько вопросов. Что собирали? Кто собирал? Как обрабатывали и как препарировали информацию?

Уже замечено выше, что существовало как бы три периода, когда полиция интенсивно собирала сведения о Распутине. Первый — «курловский», о котором сохранилось чрезвычайно