Распутин. Анатомия мифа - Александр Николаевич Боханов

уж если не потребовал сатисфакции (с щелкоперами на дуэли драться было ниже всякого достоинства), то по крайней мере не набил физиономию. Однако никто не возмутился, и никто Дувидзона не «проучил действием». Да, дворянство явно вырождалось…

Но вернемся к признаниям Белецкого. Наиболее интересны в них данные о том, что именно благодаря ему, начальнику Департамента полиции, пресловутый Паганини оказался в Петербурге и получил здесь право на жительство. Это еще не все. Бывший шеф полиции обронил признание, что он этому журналисту «давал деньги из секретного фонда полиции». Именно из этих средств оплачивались все тайные операции полиции и строго законспирированные сотрудники-осведомители. Этому утверждению Белецкого можно верить: вербовка сотрудников и их содержание входили в его прямую компетенцию.

Неизвестно, какую иную осведомительную деятельность выполнял сексот Паганини, но его распутинский «скрипичный концерт» прогремел на всю Россию, а отзвуки до сих пор звучат на страницах некоторых сочинений. Исходя из признаний Белецкого, можно предположить, что, как только весть об аресте Паганини долетела до Петербурга, там сразу же дали команду отпустить «нашего человека». С большой долей вероятности можно утверждать, что подобного рода санкция исходила от всесильного тогда генерала Джунковского. Двойная, а то и тройная игра для таких людей давно превратилась в служебную повседневность…

Покушение на убийство Распутина стало на несколько дней первоочередной сенсацией в российской прессе. Сообщения о подробностях происшествия публиковались под броскими заголовками на страницах всех крупных газет. Регулярно говорилось и о состоянии здоровья легендарного Григория. Рана была серьезной, и первые день-два даже распространились сведения о его смерти. Многие ликовали. Другие же горевали и переживали.

Потрясение испытала царская семья, и особенно императрица, пославшая семье «доброго Друга» и ему самому несколько телеграмм. «Глубоко возмущены. Скорбим с Вами. Молимся всем сердцем. Александра» (30 июня); «Мысли, молитвы окружают. Скорбим неописуемо, надеемся на милосердие Божие. Александра» (2 июля).

Сочувствие выражали и другие, в том числе и те, кто не был сколько-нибудь близок к Распутину, но решил, воспользовавшись удобной минутой, засвидетельствовать свою преданность царской семье таким необычным путем. Старый светлейший князь, флигель-адъютант и обер-егермейстер (заведующий императорской охотой) Д. Б. Голицын послал телеграмму: «Глубоко возмущены ужасным злодеянием, молим Бога о ниспослании исцеления защитнику сирых и обиженных». Через несколько дней его сын, Н. Д. Голицын, последовал тому же примеру: «Глубоко потрясены известием о зверском покушении на Вашу жизнь. Молимся вам здоровье. Семья князя Голицына».

Для близких же к Распутину лиц происшедшее стало настоящим ударом. Преданная Муня Головина в своем эмоциональном послании восклицала: «Дорогой, дорогой Григорий Ефимович! Это мое первое письмо после того ужасного злодейства, которое перевернуло всю душу и заставило еще больше убедиться, что Вы, как солнце, освещаете нашу жизнь и разгоняете мрак, что при одной мысли, что Вас могут у нас отнять, — мрак этот стал надвигаться со всех сторон и свет померк… Я только и прошу у Бога научить меня, как Вам помочь, чем послужить и доказать все то, что я чувствую».

Покушение изменило общественный статус крестьянина Тобольской губернии. Уже 30 июня 1914 года Николай II послал министру внутренних дел Н. А. Маклакову телеграмму, в которой писал: «В селе Покровском Тобольской губернии совершено покушение на весьма чтимого нами старца Григория Ефимовича Распутина, причем он ранен в живот женщиной. Опасаясь, что он является целью злостных намерений скверной кучки людей, поручаю Вам иметь по этому делу неослабное наблюдение, а его охранять от повторения подобных покушений». Отныне утешитель царской семьи стал находиться под постоянным полицейским контролем, что, впрочем, его не спасло.

Вернулся Распутин в столицу уже после начала мировой войны, в конце августа 1914 года, и сразу же встретился с венценосцами. 22 августа царь записал: «После обеда видели Григория, в первый раз после его ранения». Началась последняя глава жизни этого человека.

Как никакая другая, именно эта глава в наибольшей степени обеспечена разнообразным документальным материалом. Именно эти два года, с конца 1914-го до конца 1916-го, чаще всего и привлекают «распутиноведов». Во-первых, потому, что, как утверждается, в это время крестьянин из Сибири стал чуть ли не управителем Российской империи, а во-вторых, потому, что этот период насыщен «свидетельствами», которые, как заметил один специалист от истории, «оспорить невозможно».

Здесь на первом месте стоят данные полицейских агентов о времяпрепровождении Распутина. В ряду «краеугольных камней» «распутиниады» этот — безусловно самый крупный, особо весомый и наиболее значимый. К нему и обратимся.

Как следовало из приведенного выше приказания императора, с лета 1914 года полицейской службе вменялось в обязанность охранять жизнь царева друга. Однако интерес к личности Распутина полиция стала проявлять значительно раньше. На первом этапе, еще при П. А. Столыпине, собирали надежные сведения об этом странном человеке. Период «дознания» начался в 1910 году и в том же году закончился.

Генерал-лейтенант Павел Григорьевич Курлов, тогдашний товарищ министра внутренних дел (в тот момент министром являлся премьер П. А. Столыпин) и командир Корпуса жандармов вел все это дело. Позже в своих воспоминаниях он написал, что получил приказание от Столыпина составить на основании данных Департамента полиции письменный доклад о Распутине. «Данные эти касались главным образом его частной жизни, в которой отмечались кутежи, заканчивавшиеся иногда скандалами, любовь к женщинам и сношения с целым рядом аферистов, его, по-видимому, эксплуатировавших». Курлов не уточнил, когда точно он составлял доклад, но по имеющимся обмолвкам можно заключить, что как раз в 1910 году.

Доклад для Столыпина до сего дня не найден. Через несколько лет в беседе с дворцовым комендантом В. Н. Воейковым, возмущавшимся «скандальной жизнью Распутина», Николай II заметил: «Все, что вы мне говорите, я слышу уже много лет. Петр Аркадьевич Столыпин производил по этому делу расследование, и ни один из распространяемых слухов подтверждения не получил». Учитывая педантизм последнего царя, невозможно допустить, чтобы он в таком щекотливом вопросе лукавил.

Трудно сказать, какие именно «данные» позволили Курлову заключить, что Распутин вел тот образ жизни, который ему привиделся. Сам генерал-лейтенант с Распутиным в тот период не общался. Один раз они виделись в присутствии Столыпина, но Курлов играл тогда лишь роль наблюдателя. Об этом подробно уже говорилось в предыдущих главах. Интересно другое. Несмотря на нелицеприятную оценку, которую якобы давали уже в тот ранний период «полицейские данные», генералу Курлову пришлось-таки близко сойтись с Распутиным.

После того как Курлов потерял все свои высокие посты в результате покушения на Столыпина в сентябре 1911 года, когда его стали обвинять не только в халатности, но и в «пособничестве», отставленный генерал-лейтенант превратился чуть ли не в изгоя. Тогда, а именно в начале 1912 года, ему удалось познакомиться и близко