Воспоминания одной звезды - Пола Негри

Я рассчитывала, что уже уеду из гостиницы к тому времени, когда он появится там, — не хотела с ним спорить или, не дай бог, поссориться из-за того чека на довольно крупную сумму, которую я для него оставила. Деньги в любом случае — такая малость по сравнению со всем, что он сделал для нас с мамой. Впоследствии я узнала, что он собирался вернуть мне этот чек по почте, но Галька отговорила его от этого. В оставленной мною записке я просила Казимира написать мне, если ему когда-нибудь что-нибудь понадобится. Позже я получила от него несколько очаровательных писем, но он ни разу ни о чем не попросил.

Когда, наконец, мы отправились в путь на лайнере Majestic[138], моя свита уменьшилась: теперь нас было трое — Бен Блументаль, Лена и я. Стоя у поручней, наблюдая, как исчезает берег Франции, я вдруг задалась вопросом, для чего мне понадобилось пересекать океан, целых три тысячи миль, чтобы попасть в незнакомую, чужую страну, где я окажусь вообще без друзей. Это помимо того, что меня будет отделять от всех недостаточно хорошее знание английского языка. Тут из-за облаков вышла луна, и на запад пролегла серебристая дорожка до самого горизонта. Я решила, что это, должно быть, доброе предзнаменование. Бо́льшую часть дороги я провела в своей каюте. Каждый день ко мне заходил Бен, который умолял меня выйти наружу и познакомиться с интересными людьми, плывшими вместе с нами. Он раздраженно спрашивал:

— Зачем же ты накупила все эти парижские платья, если собираешься всю дорогу просидеть в каюте? Выйди к людям хотя бы раз-другой. Подумай о паблисити…

— Я как раз об этом и забочусь, — ответила я. — Мне же нужно отдохнуть, прийти в себя еще до того, как в Нью-Йорке, когда мы приедем, меня начнут мучить репортеры.

Бен нахмурился, а я, улыбнувшись, сказала:

— Да не волнуйся ты. Так у нас будет даже больше паблисити.

Я уже знаю, что чем меньше появляешься на людях, тем больше они про тебя говорят. Достаточно сказать, что я хочу побыть наедине с собой — сразу же все сочтут тебя такой эксцентричной и чарующей… Никому даже в голову не придет, что ты просто устала.

Назавтра Бен пришел ко мне, лучась от радости:

— Послушай, тебе и в самом деле стоит заниматься рекламой, делать паблисити, — сказал он. — Оказывается, если не показываться никому на глаза, это дает максимальный эффект. Сегодня все на корабле только и говорят что о таинственной Поле Негри. На самом деле я на такое даже не рассчитывала. Это получилось само собой. Поразительное дело: в тот ранний период существования кино мы сами создавали свой образ, свое поведение, просто по ходу дела. Нас никто этому не учил, не указывал, как себя вести. Мы стали первыми кумирами такой массовой коммуникативной системы, как кино. И все, кто оказался на поприще кино после нас, лишь усваивали те шаблоны поведения, которые создали мы. Но когда мне пришло приглашение быть почетным гостем за столом у капитана лайнера, я конечно же никак не могла отказаться. Рядом со мною посадили Алека Мура, американского посла в Испании. Соседями за столом оказались также мистер и миссис Бернард Гимбел[139], они были столь очаровательны, столь дружелюбны, что ко мне вернулось восторженное отношение к Америке и американцам. Правда, многие пассажиры толпились у нашего стола, разглядывая мои драгоценности буквально с открытым ртом. Когда я извинилась перед послом, что причиняю ему столько неудобств, он, улыбнувшись, сказал: «Что вы, мне это совершенно не мешает. Более того, я привык к такому.

Пола Негри, 1920-е годы

Я был женат на Лилиан Рассел[140], и у нее тоже имелись кое-какие бриллианты».

Когда из тумана медленно возникли очертания нью-йоркских небоскребов, Лена вдруг заплакала. Она в ужасе прижалась ко мне и принялась по-настоящему рыдать:

— Как же они все держатся? Разве они не падают? Хочу домой…

На что я, улыбнувшись, сказала ей:

— А я нет.

Все выглядело точно так, как я этого ожидала.

Вдруг, к моей радости и невероятному удивлению, я услышала знакомую мелодию, звучавшую сквозь разноголосый хор сирен в порту. Я решила, что это игра моего воображения, но она стала громче. Сомнений не было: это был польский национальный гимн! Я бросилась к борту, посмотрела вниз. Там, кроме обычного эскорта буксиров, плыло еще одно маленькое суденышко, украшенное яркими полотнищами тканей в цветах национальных флагов Польши и США, а на нем огромный транспарант с таким текстом: «Американские поляки приветствуют Полу Негри!»

Так меня встретили представители польской общины, американцы польских корней, которые жили в Нью-Йорке. Пока наш лайнер входил в порт, это суденышко двигалось следом за ним, и оркестр на его палубе услаждал наш слух народными песнями моей родины. Я махала им рукой, плакала и пела. Разумеется, зарубежным гостям оказывали здесь и куда более впечатляющий прием, однако более трогательного наверняка не бывало.

Когда корабль остановился у острова Эллис-Айленд, на борт ринулись толпы корреспондентов американских газет. Это был мой первый опыт общения с ними. Я привыкла к тому, как проходят интервью в Европе, когда вопросы задают по очереди, а здесь все было иначе. Увидев, как они толкают друг друга и кричат, разом выпаливая тысячу вопросов, я совершенно растерялась, даже запаниковала и тут же забыла все, что знала по-английски. Смогла лишь улыбаться им и кланяться, пока щелкали затворы фотоаппаратов. Когда на следующий день я просмотрела газеты, оказалось, что совершенно неважно, говорила я вообще хоть что-то или же нет. Газетчики пришли не только с заранее подготовленными вопросами, но и с «моими» ответами на них…

Бена настолько взбудоражил такой прием, что, когда таможенник спросил его, будет ли он что-либо декларировать, он воскликнул: «О да! Полу Негри!» Журналисты тут же в один голос взвыли от восторга: он подарил им замечательную остроту, которую они теперь могли использовать. На пирсе меня наконец спас от толпы журналистов некий мужчина, представившийся как Джесси Лэски[141]. «О, мистер Famous Players-Lasky, я счастлива видеть вас!» — с облегчением сказала я. Эти слова также вызвали бурную радость у присутствующих, они решили, что я весьма остроумна. На самом деле фраза I am happy to meet you была единственной, какая в тот момент всплыла в моей памяти по-английски.

Мистер Лэски быстро провел нас в ожидавший лимузин, и мы умчались прочь от этой толпы. Но дальше случилась еще одна