Тропинка в зимнем городе - Иван Григорьевич Торопов

ты похожа на героиню! — поспешил подстроиться к ее задорному тону молодой человек в толстых очках, оседлавших курносый нос, Рудольф, спецкор той же «молодежки», где работала Светлана.

Николай Васильевич, развлекавший, как умел, гостей, вопросительно поглядывал на дочь — и, уловив на ее лице выражение уверенности и покоя, просветлел сам.

Тут же суетилась и бабушка, потчевавшая молодежь чаем. Подошла к внучке, взяла ее тонкие пальцы в свои узловатые, морщинистые руки, спросила с хитрецой:

— А как тот парень, что вчера, бедолага, с автобуса свалился? Живой?

— Врачи обещают — будет жить! — шутливо отозвалась и она.

— Ну, Светка, расскажи поскорей, как все было, — сгораем от ужаса и любопытства! — перекричала всех Катя.

— Сперва ей надо поужинать, — вмешался Николай Васильевич.

— Спасибо, папа, я не голодна.

Она оживленно и во всех деталях рассказала о своем визите в дом Кызродевых, как ее там ублажали и потчевали. И лишь потом, нахмурясь, о том, что произошло вчера на глухой и темной улице, — ей уже самой с трудом верилось, что это действительно было.

— Попались, значит, голубчики! — обрадовалась мстительно Катя. — Всех их надо за решетку, всю шайку!

— Ты назвала фамилию — Кызродев. Какой Кызродев? Вроде я о нем слышал. — Рудольф сощурил глаза за толстыми стеклами очков. — Послушай, Туробова, а ведь это — тема, да-да, очень серьезная и своевременная. Такие вещи необходимо делать достоянием самой широкой гласности — милый папаша, не сморкайтесь, мамаша, вы пренебрегли воспитанием своих чад — держите ответ, читайте о себе на газетных страницах…

— Подожди, Рудик, не суетись! — перебил Максим. Его карие глаза смотрели на Светлану внимательно и озабоченно. — Ты собираешься писать об этом? Лучше заяви в милицию обычным порядком и пусть все идет своим чередом.

— Ты работаешь на радио, а у вас критические материалы не в ходу, — вмешался Рудольф.

Светлана прислушивалась к этому спору, испытывая приятное чувство уже от того, что у нее есть друзья, которые принимают близко к сердцу ее дела и напасти, тревожатся за нее, стараются уберечь от неверного шага.

— Я не знаю пока, что буду делать… — ответила с благодарностью во взгляде. — Во всяком случае, хочу получше узнать самих этих людей, их окружение, разобраться, кто они такие, чем живут-дышат… и как они дошли до жизни такой!

— Ну, смотри. В таком деле может оказаться нужным если не советник, то защитник — прошу располагать мной… — Максим, не вставая, щелкнул под столом каблуками.

— Спасибо, Макс, — улыбнулась она. — Только защитников у меня теперь будет вполне достаточно — целый механический завод…

— Что? — переспросил Максим. — Покуда не понял, но постараюсь понять…

— Нет, лично я против всех этих половинчатых мер. Воспитание, профилактика… от этого шпана еще больше распустится! — запротестовала толстушка Катя. — Они безобразничают, а мы их по головке гладим — да еще стараемся, чтоб не против шерстки, — увещеваем: «Духовные ценности… становление личности, трудный возраст…» — передразнила она. — А эти голубчики слушают или в газетах читают все эти прописи — и хохочут… Да не писать о них надо, а за решетку сажать!

— Ай да Катька! — рассмеялся Рудольф, не скрывая восхищения. — Да тебе бы прокурором быть, а ты, дуреха, малых деток в школе учить собираешься…

Катя училась в пединституте на третьем курсе.

— Одной жестокостью тоже не многого достигнешь, — тактично вошел в беседу Николай Васильевич. — Было и такое время, когда не больно нежничали, — однако преступности и преступников, по сравнению с нынешним, было куда больше. Ведь от чрезмерной жестокости наказания человек озлобляется…

— Вас послушать, так надо и всю милицию распустить и тюрьмы отдать под овощехранилища! — не сдавалась Катя, раскрасневшись от возбуждения.

— Ну, зачем же такие крайности? — ответил хозяин дома, не раздражаясь. — Без этого обойтись, увы, пока невозможно. И вместе с тем надо находить какие-то иные пути и средства, чтобы людей делать лучше. Чтобы они становились сердцами чище и добрее. Чтобы уважали друг друга, не старались оттереть плечом, а то и оттолкнуть ближнего…

— Как волка ни корми, он все в лес смотрит!

— А человек, Катюша, не волк. Не волком он на свет рождается. И дом его не в дремучем лесу…

— Все-таки много еще в людях злобы, — не то чтобы пытаясь примирить в споре обе стороны, но просто с грустью вздохнул Максим. — Казалось бы, двадцатый век — век ума, человеческого могущества, век грамотности и культуры, а злобы — нет, не уменьшается.

— Я бы заподозрила тебя в том, что ты просто кокетничаешь своим пессимизмом, если бы не понимала, что это и в самом деле мучит тебя…

— Лично я, Максим, наш двадцатый век не хулю, хотя старики и любят поворчать, — сказал Николай Васильевич. — Дурное в нем, конечно, есть, но зато и хорошего куда больше, чем бывало в другие века. Да, да, больше! Куда ни глянь. Вот, казалось бы, сущий пустяк… — он взял с тарелки крупный золотистый апельсин, сверкающий боками в свете люстры. — Много ли смысла и радости в этой штуке? А радость не в самом апельсине, а в том, что вот он, голубчик, куда забрался — в северные студеные края, где еще сравнительно недавно их никто и за всю жизнь не видывал. Да что там апельсин! Наши северяне и яблок-то не знавали, тем более — зимой. А нынче вон, елки зеленые, всю зиму с фруктами, будто в соседстве с Африкой проживаем. — Николай Васильевич с явным удовольствием проглотил оранжевую дольку. — Но я об этом говорю вовсе не от потребительских восторгов… Двадцатый век — он как бы сблизил континенты, холодные и жаркие края, приблизил друг к другу целые народы, населяющие их. Самолеты, спутники, телевидение… А что? Ведь, не выходя из дому, где только, случается, не побываешь… И смысл я вижу здесь такой: когда сближаются страны и народы, то это неизбежно должно содействовать и сближению отдельных людей, человека с человеком, как же иначе?

Николай Васильевич глянул вопросительно на Максима, будто хотел убедиться, что его слушают, и когда заметил, что молодой человек серьезен и внимателен, продолжил:

— Я, может, образован и меньше вас, но тоже много думаю о времени, о жизни… И знаете, к какому выводу я пришел? В наше время человек обрел новое достоинство, лучше стал понимать свою роль в мире. Уверовал в то, что и его голос будет услышан, что и его мнение будет учтено… притом — повсюду! И правы те люди, которые утверждают, что на это повлияла наша революция, Октябрь. И я горжусь этим!

Максим был немного удивлен пылкой речью Николая Васильевича, так как до