Амелия - Генри Филдинг

В эти бедственные для него дни он встретил приятеля, по доброте сердечной одолжившего ему двадцать фунтов и взявшего взамен только долговую расписку на сумму в сорок фунтов, которые тот должен был выплатить в течение года после получения прихода – точнее, в течение года после принятия духовного сана.

И вот с этой-то крохотной суммой, добытой с таким трудом, бедняга ухитрился преодолеть все препятствия, пока не достиг надлежащего возраста, чтобы принять сан дьякона. Он обратился тогда к священнику, которому его дядя временно передал приход на упоминавшихся выше условиях, с просьбой подтвердить его право быть рукоположенным,[206] но, к крайнему его изумлению и унижению, тот ответил решительным отказом.

Юноша был, однако, подавлен не столько постигшим его в первые минуты разочарованием, сколько тем выводом, который он неизбежно должен был сделать: он не мог теперь надеяться на то, что человек, проявивший сугубое жестокосердие и отказавшийся подтвердить его право, соблаговолит вернуть ему выгодное место; и действительно, в самом скором времени сей достойный пастырь сказал ему без обиняков, что он слишком высоко ценит благодеяния, оказанные ему дядей молодого человека, чтобы поступиться ими ради кого бы то ни было; мало того, он еще прикинулся, будто испытывает угрызения совести, и сказал, что если он и давал какие-нибудь необдуманные обещания, которые сам теперь уже и не помнит, то они были безнравственные и не имеют теперь никакой силы; он же рассматривает себя как человека, связанного с этим приходом словно узами брака, расторгнуть которые было бы с его стороны таким же грехом, как бросить жену.

Бедному молодому человеку не оставалось ничего иного, как пуститься в поиски другого места, где он мог бы быть рукоположен, и в конце концов ему предоставил такую возможность священник прихода, в котором жила моя тетка.

Очень скоро между ними завязалось довольно близкое знакомство, поскольку тетушка моя весьма благосклонно относилась к духовным лицам и нередко повторяла, что в сельской глуши только с этими людьми можно о чем-нибудь побеседовать.

Впервые они встретились на крестинах, где тетушка была крестной матерью. Она тут же не преминула выставить напоказ все свои скудные познания, чтобы пленить ими мистера Беннета (вы, я думаю, сударыня, уже успели догадаться, что его звали именно так), и, прощаясь с ним, настоятельно приглашала его к себе в гости.

Во время крестин мы с мистером Беннетом не перемолвились ни единым словом, однако наши глаза отнюдь не оставались праздными. Вот тогда-то, сударыня, я впервые почувствовала приятное смущение, которое, право, не знаю, как и описать. Мной овладело какое-то беспокойство, от которого, впрочем, не хотелось избавиться. Я жаждала остаться наедине с собой и все же страшилась предстоящей разлуки. Я не в силах была отвести глаз от человека, приводившего меня в смятение, внушавшего мне одновременно и страх, и любовь. Впрочем, стоит ли мне пытаться описать свое состояние женщине, которая, я уверена, и сама испытала некогда то же самое?

Амелия улыбнулась, и миссис Беннет продолжала:

– Ах, миссис Бут, если бы вы только могли увидеть того, о ком я сейчас вам рассказываю, вы бы не осуждали мою столь внезапно вспыхнувшую любовь! Нет, я, конечно, встречала его и раньше, но тогда я впервые услышала музыку его голоса. Поверьте, ничего пленительнее на свете я не слышала.

Мистер Беннет навестил тетушку на следующий же день. Она разумеется, приписала эту почтительную поспешность могущественным чарам своего ума и решила не упустить не единой возможности, дабы укрепить его в том лестном мнении о ней, которое было лишь плодом ее воображения. Эти старания делали из нее сущее посмешище, поскольку она несла какую-то невероятную галиматью.

Мистер Беннет, как я впоследствии убедилась, воспринимал изрекаемый тетушкой вздор точно так же, как и я, но, будучи человеком чрезвычайно разумным и благовоспитанным, он так ловко скрывал свое истинное мнение от нас обеих, что я почти готова была на него рассердиться; однако моя тетка была от него в полном восторге и объявила, что очарована его умом, хотя на самом-то деле он говорил очень мало; восхищение тетушки он снискал участливым вниманием, а мою любовь – пристальными взглядами.

В продолжение первых двух визитов мистера Беннета я не проронила ни единого слова; однако в третий раз, когда между ним и тетушкой возник какой-то спор, мистер Беннет пожелал услышать по этому поводу мое мнение. Я приняла его сторону, как и должна была сделать по справедливости, и в подтверждение привела латинскую цитату. Моя тетка сделалась при этом пунцовой и, не скрывая крайнего презрения к моим словам, объявила, что весьма удивлена, как такой образованный человек, как мистер Беннет, находит возможным справляться о мнении какой-то глупой девчонки. «Может ли она, – негодующе вопрошала тетушка, – быть судьей между нами?» В ответ мистер Беннет весьма благосклонно отозвался о высказанном мной суждении, что привело мою тетку прямо-таки в ярость: она уже не могла удержаться от прямых оскорблений по моему адресу и, назвав меня самоуверенной идиоткой, разбранила моего отца за преподанные им мне уроки латыни, вследствие которых я возомнила о себе невесть что и решила, будто умнее тех, кто во сто крат образованнее меня. Затем она принялась поносить древние языки, объявив их совершенно бесполезными, и под конец изрекла, что ею прочитано все заслуживающее быть прочитанным, хотя она, слава Богу, и не знает никаких языков, кроме своего родного.

К концу визита мистеру Беннету удалось вполне, и притом без особого труда, восстановить свои прежние отношения с моей теткой, однако с того дня она прониклась ко мне злобной ненавистью, которую мне с тех пор так и не удалось смягчить.

С самых первых дней моего пребывания в ее доме моя образованность вызывала у тетки крайнее неодобрение. Сказать по правде, она мне просто в этом завидовала. Я давно почувствовала эту зависть и делала все от меня зависящее, чтобы умерить ее, тщательно избегая произносить в ее присутствии хотя бы одно латинское слово, и никогда ей ни в чем не перечила; просто я считала ее слишком невежественной, чтобы снисходить до спора с ней. Таким поведением мне удалось добиться мира, и мы довольно сносно уживались друг с другом, однако, когда мистер Беннет одобрительно отозвался о моем суждении, она, так кичившаяся своей ученостью, была настолько оскорблена, что не в силах была мне простить, Вечером того же дня тетушка жестоко меня отчитала и напомнила, что мне давно пора пойти к кому-нибудь в. услужение; это было сказано таким суровым тоном, что выглядело почти равносильно намерению выставить меня за дверь; при этом она язвительно советовала держать свою латынь при себе, – ибо что может быть бесполезней и никчемней подобных познаний, а тем более для той, кому уготована участь служанки: ведь это только людей смешить.

Во время следующего визита мистера Беннета мне не дозволено было присутствовать при их беседе. Этот визит длился намного меньше всех предшествующих: откланявшись, наш гость оставил мою тетку в таком скверном настроении, в каком мне еще не доводилось ее видеть. Она не преминула тут же выместить всю свою досаду на мне, попрекая меня ученостью, зазнайством и бедностью, напоминая, скольким я ей обязана, и настаивая на том, чтобы я немедленно приискала себе какое-нибудь место. Все ее попреки вызывали у меня только радость: ведь они служили подтверждением того, что мистер Беннет благоприятно отзывался обо мне, а я готова была заплатить за его доброе слово едва ли не любую цену.

Впрочем, я едва ли отважилась бы на столь рискованные заключения, не будь у меня кое-каких оснований считать, что на мою долю не выпало несчастье любить без ответа; хотя мистер Беннет очень редко когда обращался ко мне прямо (просто не имея такой возможности), однако его глаза все же открыли моим кое-какие тайны, и они отнюдь не были мне неприятны.

И все же почти месяц меня не покидало чувство тревоги: я то утешала себя мыслью, что душа мистера Беннета охвачена таким же чувством, как и моя, то страшилась, что мои желания внушают мне ложные надежды; кроме того, я не испытывала ни малейшего сомнения в том, что моя тетка является моей соперницей; разве может хоть одна женщина, думалось мне, устоять перед чарами, покорившими меня. Мистер Беннет и в самом деле был очаровательный молодой человек, миссис Бут. Я должна… должна отдать дань его памяти. О, милосердный Боже, зачем, зачем я его встретила? За что мне суждены были такие несчастья?

Тут рассказчица разразилась рыданиями и какое-то время не в силах была говорить; Амелия же пыталась по мере сил утешить ее и выразила живейшее сочувствие сердечному горю приятельницы.

Совладав в конце концов с собой, миссис Беннет продолжала свое повествование, как оно изложено в следующей главе.