Полынь и мёд - Лина Манило

– Не знаю. Я тебя ждала, ты не шёл. Я же думала, ты не вернёшься. Думала, что бросил меня. Из-за фотографий этих проклятых.

Я снова хочу узнать, что это за фотки такие злополучные, но стоит только положить Ксюшу на кровать, как она хватает меня за пальцы и, вздрогнув всем телом, засыпает. Просто проваливается в сон, наплевав на одежду и обувь.

Ничего не понимаю. Усталость наваливается тяжёлой плитой на плечи, и всё, чего я хочу сейчас – лечь рядом с Ксюшей, сгрести её в охапку и проспать часов шестнадцать. Но нужно хотя бы душ принять, а то кострищем несёт за версту.

Ледяной душ приводит мысли в что-то приблизительно похожее на норму, а аппетит, потревоженный сладким запахом свежей сдобы, напоминает о себе громким урчанием. Вот сейчас съем пирожок и сразу спать пойду. Иначе ведь не усну.

В кухне светло, а за окном окончательно просыпается город. Я смотрю на копошащихся внизу людей, пытаюсь отвлечься, но слова Ксюши о каких-то фотографиях не дают покоя. О чём она вообще? Что успело стрястись в её жизни, пока я разгребал своё дерьмо? Куда она вляпалась?

Это точно что-то с её семейкой связанное… печёнкой чувствую, что не зря я места не мог себе найти.

Круглое блюдо на высокой хромированной ножке стоит в самом центре идеально чистого стола, а под тонкой льняной салфеткой угадываются контуры пирожков. Наверняка с яблоками. Откидываю кусок белоснежной тряпки и пару мгновений смотрю на блюдо. Красота! Большие и румяные, пирожки так и манят к себе. Только вот что это за бумажка? Прощальное письмо?

Усмехаюсь, потому что такая сентиментальная чепуха – в Ксюшином репертуаре. Вытаскиваю листок из-под блюда, раскрываю и, присев на стул, читаю. И да, теперь я могу официально заявить: количество бреда в моей жизни превысило все допустимые нормы.

С каждым прочитанным словом, с каждой фразой в моих лёгких всё меньше кислорода. Я задыхаюсь во всех смыслах этого слова. Перед глазами пляшут кровавые черти, а сердце колотится где-то в горле, угрожая в любую секунду выскочить наружу.

По десять раз перечитываю каждую фразу, пытаюсь как-то осмыслить их, но в голове такая каша, что впору ложками хлебать. Это какая-то дикая, ни во что не укладывающаяся хрень. Я впитываю информацию маленькими порциями, потому что боюсь передоза – шоком, отвращением, чьим-то скотством. И каждый раз, после новой волны отвращения, отрываю взгляд от сильно измятого моими пальцами листа и смотрю в окно. Мне уже не хочется есть, не хочется пить. Вернее хочется напиться, но это вряд ли поможет.

Верю ли я в то, что написала Ксюша? Да. Мне даже не нужно задумываться, чтобы ответить на этот вопрос. И дело даже не в любви, и не в отношениях между нами, когда Ксения ни разу не дала повода усомниться в себе – нет, не во всей этой романтической чепухе и моральных постулатах дело. Дело в том, что я слишком хорошо знаю, на какую подлость готовы близкие люди. Я, наверное, никогда не жил в стране радужных единорогов – меня с детства научили быть настороже. Да, у меня куча проблем с доверием, но не в этот раз. Потому что моя добрая и милосердная девочка просто не способна выдумать вот это вот всё. На такое способны настоящие извращенцы, точно говорю.

“Я люблю тебя так сильно, что, кажется, мне не хватит кислорода выжить без тебя”, – эта фраза из её письма, как лейтмотив всего, что чувствую сейчас. Что было бы, если бы я не успел? Она бы ушла, чтобы никогда больше не вернуться? Из-за этих невменяемых ушла, оставив меня одного?

Прихожу в себя от ощущения чего-то липкого на руке, а когда понимаю, что раздавил в кулаке пирожок, начинаю смеяться. Это бред, мать его, самый настоящий бред и параллельная реальность.

Но если эти люди думают, что я позволю им выйти сухими из воды, они ошибаются. Они, наверное, всё продумали, только не учли парочки моментов.

Во-первых, я люблю эту женщину.

А, во-вторых, я никогда никому ничего не прощаю. А предательства тем более.

Глава 44

Роман.

– Я уснула? – Ксюша резко подскакивает на кровати, ошалело смотрит по сторонам, но когда видит меня, успокаивается.

– Ага, – киваю, а Ксюша переводит взгляд на окно. Такая красивая сейчас, такая нежная.

Натягивает простыню повыше, словно почему-то вдруг стала слишком стесняться своей наготы, а я сжимаю руку в кулак. До хруста, до боли. Ксюша сама не осознаёт этого простого, но такого показательного жеста, который, уверен, последствие всего того дерьма. Ненавижу.

– Ты меня раздел… – замечает, улыбаясь.

– Конечно. Не в одежде же тебе спать, и не в обуви.

– Я так резко отключилась, – бормочет, ёрзая на кровати. – Это совсем на меня не похоже. Сколько я спала?

Я смотрю на часы, подсчитывая в уме, и отвечаю:

– Шестнадцать часов.

– Ничего себе, – выдыхает, а я хлопаю себя по коленям и поднимаюсь на ноги. – А ты? Ты спал? Ты бледный очень, уставший… и глаз ещё этот, губа. Тебе к врачу нужно!

Ксюша суетится, соскакивает с кровати, обмотанная этой несчастной простынёй. Будь она проклята, тряпка эта. И люди, по вине которых моя девочка в таком состоянии.

– Успокойся, со мной всё хорошо. Я отлично себя чувствую. И да, пирожки потрясающие.

Ксюша улыбается, довольная собой, но за радостью приходит печаль.

– Ты… читал моё письмо? – тихо спрашивает, а я киваю. – Глупость, да?

Я ничего не говорю, потому что все слова кажутся пустыми и лишними. Не в этой ситуации, не в нашей жизни, когда в сказанном самыми близкими было слишком много лжи и лицемерия. Вместо всей этой ненужной чепухи, я обнимаю Ксюшу и прижимаю к себе так крепко, чтобы хотя бы попытаться помочь и забрать часть тревог.

– Ты умница, что пошла в полицию, – тихо говорю, целуя её спутанные после сна волосы. – Я горжусь тобой, правда-правда.

– Спасибо тёте Кате, – Ксюша