Ежов. Биография - Алексей Павлюков

Изменились и предполагаемые меры пресечения. Первая категория, куда следовало зачислять наиболее опасных, с точки зрения местных властей, противников режима, осталась, как и была, расстрельной, а вот вторая вместо высылки стала теперь обозначать 8—10 лет тюремного заключения или принудительных работ в лагерях НКВД.

Утвержденные в начале июля решениями Политбюро первоначальные квоты на репрессирование по каждому отдельному региону были в приказе № 00447 также откорректированы, и порой весьма основательно, а кроме того, для облегчения учета, округлены. Если, скажем, по Куйбышевской области сначала был санкционирован расстрел 1881 человека, то в приказе Ежова их значилось уже только 1000, а, к примеру, в Чувашии количество «врагов народа», намеченных к расстрелу, напротив, возросло со 140 до 300 чел. и т. д.

В соответствии с приказом № 00447 на всю операцию отводилось четыре месяца, то есть закончиться она должна была в первой половине декабря 1937 г., как раз к моменту выборов в новый орган власти — Верховный Совет СССР. Всего предполагалось репрессировать 268950 человек, из которых 75 950 планировалось расстрелять, а 193 000 — отправить в лагеря. Сначала аресту подлежали те, кто был зачислен в первую категорию (расстрел), затем, по получении специального. разрешения, можно было приступать к репрессированию и по второй категории.

Следствие предлагалось проводить «ускоренно и в упрощенном порядке». После его завершения добытые на каждого арестованного сведения и краткое обвинительное заключение должны были передаваться на рассмотрение сформированных в каждом регионе в соответствии с указаниями Сталина судебных троек (начальник управления НКВД, секретарь региональной парторганизации, прокурор). Приговор к расстрелу предписывалось тут же приводить в исполнение, а в Москву, в Учетно-регистрационный отдел ГУГБ НКВД, отсылать соответствующий протокол и следственное дело казненного. Что же касается осужденных по II категории, то их следовало направлять в места лишения свободы в соответствии с разнарядками, поступающими из Главного управления лагерей.

Возросшая репрессивная активность государства требовала какого-то официального обоснования, и за два дня до начала операции Сталин отправляет в адрес секретарей обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий шифротелеграмму с требованием организовать публичные процессы над врагами народа, действующими в сельском хозяйстве (две трети населения страны проживало тогда в сельской местности).

«ЦК, — писал Сталин, — считает существенным недостатком… тот факт, что ликвидация вредителей проводится лишь закрытым порядком по линии органов НКВД, а колхозники не мобилизуются на борьбу с вредительством и его носителями.

Считая совершенно необходимым политическую мобилизацию вокруг работы, проводящейся по разгрому врагов народа в сельском хозяйстве, ЦК обязывает обкомы, крайкомы и ЦК нацкомпартий организовать в каждой области по районам 2–3 открытых политических процесса над врагами народа — вредителями сельского хозяйства, пробравшимися в районные партийные, советские и земельные органы… широко осветив ход судебных процессов в местной печати»{308}.

Требовать проведения показательных процессов над городскими «вредителями» вождь не стал, однако горожанам, читающим в августе-сентябре 1937 года в районных, областных и краевых газетах о судах над сельскими вредителями, было, конечно, ясно, что враги народа не ограничивают свою деятельность одним лишь сельским хозяйством и что в городах с ними приходится бороться ничуть не менее решительно.

Как и планировалось, 5 августа 1937 года по всей стране начались аресты людей, намеченных к ликвидации. Чтобы соблюсти все формальности, каждому из них нужно было придумать какую-нибудь легенду, оправдывающую расстрельный приговор. Чаще всего, выспросив у арестованного об известных ему происшествиях по месту работы: авариях, пожарах и т. д., — следователь затем все эти события ему же и приписывал, представляя их как диверсионные акты. Когда подследственный отказывался подписывать протокол с такими «своими» показаниями, ему объясняли, что все это необходимо для разоблачения капиталистических государств и их подрывной деятельности в СССР и что никаких последствий для подписавшего это иметь не будет. В том же направлении работала и внутрикамерная агентура, убеждавшая оказавшихся за решеткой людей, что все они арестованы временно и скоро будут освобождены, что этого требует международная обстановка и т. д.

Кого-то удавалось убедить, кого-то нет, однако массового желания признаваться в антигосударственных преступлениях арестованные не изъявляли, и с первых же дней следствие стало пробуксовывать. Темпы «расследования» совершенно не соответствовали масштабам проводимых мероприятий, и стало ясно, что без кардинального изменения методов работы органы НКВД на местах с поставленными задачами справиться не смогут.

На одном из заседаний Политбюро, состоявшемся, судя по некоторым косвенным признакам, в середине августа 1937 г., Сталин предложил своим соратникам принять решение, разрешающее применять методы физического воздействия в отношении врагов народа, не желающих становиться на путь сотрудничества со следствием[74]. Члены Политбюро с предложением вождя согласились, и на места была направлена соответствующая телеграмма, текст которой до сих пор не обнародован, но основное содержание известно. В частности, речь шла, о том, что «физическое воздействие допускается как исключение, и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, следовательно, продолжают борьбу с советской властью также и в тюрьме»{309}.

Полученным правом чекисты на местах первое время особенно не злоупотребляли.

«Активные методы» допроса считались секретными, санкцию на их применение требовалось получать у начальника соответствующего управления, и использовать их дозволялось лишь в вечерние и ночные часы, когда технический персонал уходил домой и не мог слышать криков истязуемых. Однако в дальнейшем процедура была упрощена, тем более что руководство НКВД открыто поощряло новые формы работы, а приезжающие в регионы эмиссары центра всячески популяризировали и методы физического воздействия, и другие новейшие приемы следственной практики.

Один из таких эмиссаров, заместитель Ежова Л. Н. Вельский, осенью 1937 г. побывал с инспекцией на Украине, в Сибири и среднеазиатских республиках. На расширенном оперативном совещании в НКВД Туркмении, подтвердив правомочность избиения упорствующих арестантов, он объяснил местным чекистам, как теперь следует оформлять протоколы допросов. Взяв несколько протоколов, Вельский так их «откорректировал», что содержащиеся в них показания приобрели совершенно иной смысл{310}.

Конечно, фабрикацией следственных материалов чекисты занимались и раньше, но делалось это с известной осторожностью, и предпочтение отдавалось тому, чтобы каким-то образом уговорить самого арестованного признаться в якобы совершенных им преступлениях. Теперь же из инструкций Вельского и других представителей центра стало ясно, что можно сочинять «показания» фактически без участия подследственного, а его подпись под протоколом обеспечивать мерами физического воздействия. И поскольку одними только старыми методами добиться выполнения поставленных масштабных задач было невозможно, новые технологии быстро завоевали широкую популярность и были взяты на вооружение во всех оперативных подразделениях НКВД, задействованных по линии «массовой операции».

Помимо избиений, необходимые признания добывались и другими способами. Арестованным не давали садиться и спать до тех пор, пока они не расскажут о совершенных ими «преступлениях»; в тюремные камеры, рассчитанные на несколько человек, набивали по 50–60 заключенных, а для создания еще более тяжелых условий существования начинали нещадно топить печи, наглухо закрывая при этом окна; по указанию работников НКВД старосты камер из уголовников избивали наиболее строптивых подследственных и т. д.

Не всеми в НКВД новые методы чекистской работы были восприняты как должное. Некоторые из приближенных Ежова пытались раскрыть ему глаза на масштабы творящихся беззаконий, однако ни к каким результатам это не приводило. И. И. Шапиро, назначенный в августе 1937 года новым начальником Секретариата НКВД (вместо Я. А. Дейча) и впервые столкнувшийся со столь явными и массовыми нарушениями «социалистической законности» — сфабрикованными делами, необоснованными арестами и т. д., — вспоминал позднее о своих попытках довести до сведения Ежова ставшие ему известными факты: