В шаге от вечности (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич

– Нет, пока не выдаем. А потом… бродячих собак в городе полно. Не в даун-тауне, там всех распугали, конечно, но скоро прибегут из других районов. Ты же не хочешь обидеть защитников животных?

– Их опасно обижать, они могут отомстить покруче, чем корпы, – хмыкнул Рихтер. – Страшнее только веганы… Но тут полно тел, про которые даже не ясно, что это за люди, наши или корпы, мирные или нет. Одной идентификации еще на многие месяцы. Многих только по ДНК смогут опознать.

– Ладно, не дрейфь, я шучу про псов. Пока есть место, пусть дохлые враги полежат в холодильниках. Нет, деньги нам за них не нужны. Каждого потом выдадим с подробным описанием их дел. Чтоб их родственники знали, кем их мужья, сыновья или папаши были. «Матадоров» это тоже касается. Ну а закончится место… пожалуйте в печку или в братскую могилу.

Из-за специфического жизненного опыта и врачебного сарказма речи Гаврилы многих эпатировали. Но почти все знали, что он человек в общем-то добрый. И признает право быть сожженным в крематории даже за самым жестоким наемником. Тем более даже про многих погибших с оружием было далеко не ясно, за кого они были, и были ли вообще за кого-то.

Они заговорили про то, что их снова передают в отряд «Панчо Вилья», который теперь увеличится в численности до батальона и будет разделен на взводы и роты. Максим сказал, что одну из последних возглавит лично.

Гаврила просиял.

– Ну, теперь дело пойдет. Я давно говорил, что ты далеко заберешься, немец... если не прибьют. Да ладно, шучу. Можешь на меня рассчитывать. Могильщика тоже берем.

– Он был работник морга или сотрудник похоронного бюро?

– Нет, он просто закопал одного бандита-коллектора живым, отсюда и прозвище.

Рихтер ничего не стал говорить про самосуд, но решил, что перед приемом надо тщательно проверить этого человека. И вообще всех. Чтоб не было новых эксцессов.

– Как питаются раненые? Продуктов достаточно?

– Они получают все, что надо. Это у меня нет продуктов, – Гаврила указал на свой живот, – Тут, потому что нет времени пожрать. Мне психолог сказал поддерживать себя самовнушением, а я хочу самогоновнушением. Не боись, раненые получают по высшему разряду. Продукты богатые чем нужно. А вот мне нужны продукты, богатые алкоголем, чтоб обнулить память винчестера. Завтра утром, когда меня сменят, я пойду навещу склад одного торговца в районе Мискоак. Этот maricon de mierda… нехороший человек… обещал нам ящик отличной текилы. Но сбежал из города неделю назад. Забоялся репрессий. Да за кого он нас принимает, ха. И запаролил хранилище. Вот завтра я получу увольнительную и наведаюсь туда. Реквизирую для клиники запас спирта, а себе возьму мой ящик. Я уже договорился, мне помогут трое антиподов из Буэнос-Айреса. Тебе принести пару бутылок? Por favor, май фрэнд! Или может, с нами выпьешь?

Аргентинцев русский назвал антиподами, видимо, от близости их страны к Южному полюсу.

– Нет, спасибо, не нужно. Да и пить настроения нет. Отдай тем, кому нравится.

Доктор-партизан немного скис.

– Ну как хотишь. Ты меня извини, брат, за все. Просто нервы ни к черту. Меня давно надо ужином напоить и спать уложить, но тут одна дамочка не понимает намеков. Ты сказал про трупы… вот я недавно был в морге. Там ад. Как и во всех моргах города и штата. Крематории работают без перерыва. Урны с прахом грузят в фуры, как апельсины. Падре собирается тут же и сегодня ночевать. Отпевает… не только католиков, а всех христиан. А может и нехристиан тоже. Тела привозят тысячами. Они лежат там уже не на столах, а просто на полу. Некоторых опознают. А многих – нет. Я видел такие сцены, что хватило на всю жизнь. Я такого не встречал, хотя десять лет проработал в медицине катастроф. А многих не опознать вообще. Никогда.

Он имел в виду, например, те случаи, где погибла вся семья целиком под залпами спутников или артиллерии, у которой, даже у своей, бывали и промахи. Весь город уже завесили объявлениями о пропавших людях. В локальной сети творилось то же самое. И это еще не включили общую, хотя бы в рамках страны…

– Во всех отделениях больниц тоже бедлам и долбанное чистилище, – добавил русский. – Даже хуже, чем здесь. Тех, у кого ранения и травмы допускают транспортировку, будут распределять в больницы штата… и даже соседних штатов. А самых легких и вовсе отпускаем долечиваться дома.

Несколько минут они молчали, и Гаврила вертел в руках еще одну сигарету. Похоже, просто, чтоб занять руки. Видно было, что нервы у него на пределе.

– Габриэл, подскажи, где в России говорят «мультифора»? – Максим задал вертевшийся давно на языке вопрос. – В значении «файл для листа бумаги»?

– Интересно-интересно… и где ты такое услышал?

– От одного твоего соотечественника.

– Ого, ему, поди, за семьдесят. У нас в Сибири так старики говорят. Все остальные… только «файл». Если молодые вообще знают, зачем нужна эта фигня. Но… погоди… еще я слышал один раз, когда был в Шанхае, зубы лечил. Русских там мало на побережье, они почти все живут в специальных городах. Но я видел нескольких. И у них там язык своеобразный. Как в двадцатых, когда они уехали. Они даже по фене ботают, которую в самом РГ после тюремной реформы уже забывают. А что?

– Да так, просто спросил.

"Jannisary" – мелькнула в мозгу Рихтера догадка, словно кусочек паззла, который он нашел случайно. Янычары. Участники «Евразийской программы сотрудничества».

В остальном мире почти не заметили, как когда-то пятьсот тысяч жителей тогда еще РФ, а не РГ, отобранных по сложной системе были заселены в пятнадцать городов-призраков, раскиданных по всей территории Поднебесной. Двести пятьдесят тысяч мужчин в возрасте от восемнадцати до тридцати лет и столько же женщин до двадцати пяти, которых отбирали почему-то из жителей провинциальных городов, исключая Москву и Санкт-Петербург. Все они обладали ярко выраженным славянским фенотипом, хорошим экстерьером, не имели проявлений генетических заболеваний в течение трех поколений. Все они были добровольцами, все, если верить просочившейся информации, получили бесплатные квартиры, большие подъемные, освобождение от налогов на десять лет и еще кучу льгот... плюс презрение и зависть бывших соотечественников, и смешанное отношение – от новых. Их договоры и вид на жительство сначала продлевались каждый год, а потом им предложили службу на новых условиях. И гражданство. Так они стали еще одним национальным меньшинством. Русские из России их недолюбливали, а остальной мир не знал, кем считать – русскими или китайцами. От других русских и европейских экспатов в Китае – которых было немного, их отделяла стена «особого статуса». А еще активно циркулировала конспирологическая версия, будто их завезли для опытов, похожих на те, которыми занимались нацисты или японский «Отряд 731». Или для репродуктивных экспериментов. Но никто из них не жаловался. В редких интервью все просто лучились довольством и на подопытных крыс точно не походили.

«Я скорее макаку в жопу поцелую, чем подам руку «янычару», – говорил Гаврила, хотя самих китайцев очень уважал («Молодцы, что разобрались со своими либерастами на площади Тяньаньмэнь. Поэтому и рванули в будущее, обогнав и русских, и пиндосов. Балласт сбросили! Там, где много либерастов, будет много и контрастов»).

Ходили слухи, что цена, которую заплатили за эти бонусы новые янычары, была высока. И совсем не работой в китайских борделях или на урановых рудниках Казахстанского совместного протектората она являлась. Даже если про эксперименты и выведение гибридов врали, силовые структуры восточного столпа Мирового порядка услугами «спецпоселенцев» точно пользовались. Многих из них видели и запечатлели в форме китайских силовых структур. И никто не знал про секретные пункты договора. Видимо, условия включали пожизненное неразглашение.

Впрочем, это ничего не значило. Они были свободными людьми, и обладали своей волей. В промывку мозгов и зомбирование верилось слабо. Слишком уж много их. Поэтому Максим допускал, что любой из них мог разорвать свой контракт и поехать воевать в Мексику за свои убеждения. Все-таки Рихтеру хотелось верить, что перед ним стоял человек, похожий на него, а не простой наемник.