Подземелья Лубянки - Александр Хинштейн

Вряд ли искренне и безоговорочно поверил Агапкин в идеалы коммунизма. Он был военным музыкантом, а музыка, как и любое, впрочем, искусство не имеет политических оттенков, хотя любая власть и пытается поставить ее себе на службу.

Яркий пример тому – агапкинская «славянка». Такое возможно только в России: брат идет на брата под звуки одного и того же марша. Разница была лишь в словах, которые каждая из сторон положила на музыку. Красные оркестры пели про торжество пролетарских идей. Белые – о святой Руси.

Но нет сегодня уже ни красных, ни белых. Забылись эти сиюминутные слова, а музыка Агапкина продолжает жить…

… Почти два года Агапкин находится в действующей армии. Дерется с белоказаками на Южном фронте. Потом его перебрасывают на Юго-Западный.

Десятки раз подымал он в атаку бойцов своей музыкой: своей в полном смысле этого слова, ибо неизменно оркестр его исполнял «славянку».

Только сразила Агапкина не вражеская пуля, а тифозная вошь. В полевом лазарете едва сумели его поставить на ноги. Видно, настолько плох он был, что начальство не поскупилось даже: одарило двухмесячным отпуском.

В мае Агапкин вернулся в родной Тамбов. И тут…

Об этих событиях он не упоминал потом никогда и нигде: слава богу, за долгие годы работы в ЧК научился держать язык за зубами. Сам факт нахождения человека на занятой врагом территории был в Советской России сродни клейму.

Сразу после возвращения Агапкина в Тамбове вспыхнул знаменитый антоновский мятеж. Коммунистов и красноармейцев расстреливали и вешали без разбора. Схватили и Агапкина. Да и как иначе: городская знаменитость. Весь Тамбов, помнится, обсуждал, когда впервые выехал он на улицы в новенькой красноармейской форме.

От расстрела Агапкина спасла жена. Пулей примчалась она к какому-то из атаманов, от которого зависела жизнь его. Вместе с дочерьми (а было их уже двое) рухнула на колени:

– Ваше благородие, да какой он коммунист: насильно красные забрали его с собой… Музыкант он… Композитор…

– Композитор? – по счастью, атаман слыл любителем изящного. – И чего ж он сочинил?

– «Прощание славянки»…

– А ну-ка, приведите этого музыканта, – приказал атаман подручным. – Пущай сыграет… Ежели и в самом деле его сочинение: будет жить…

…А потом в Тамбов снова вошли красные: части особого назначения ВЧК. Они жестоко подавили восстание. И с этого момента жизнь Агапкина неразрывно будет связана с детищем железного Феликса…

…Маленький узкий кабинетик. Стол, покрытый зеленым сукном. Молодой человек с усталым лицом внимательно смотрит на него.

– Стало быть, вы и есть тот знаменитый Агапкин?

– Да какой уж знаменитый…

– Не скромничайте. Не надо… Знаете, когда я слышу сейчас вашу «славянку», мне разом вспоминается юность…

Начальник школы на мгновение даже прикрыл глаза.

– Ваш послужной список нам известен. Воевали. С 20-го года – в войсках ВЧК… Были капельмейстером батальона в Тамбове. Аттестации вам дают превосходные… Пишут, что организовали даже студию для бойцов. Учили всех желающих музыке… Если не секрет, почему оставили Тамбов?

– Батальон расформировали. Меня перевели в Москву, в 117-й особый полк ОГПУ.

– А самому вам в Москву не хотелось? Столица все же…

– Очень хотелось. Еще с молодости. После срочной я мечтал поступить в консерваторию, но средства не позволяли…

Начальник школы понимающе кивнул головой. И сразу, без перехода:

– Мы хотим предложить вам очень серьезное и важное дело. Нашей школе крайне нужен оркестр.

– Оркестр? Школе? – Агапкин удивился.

– Именно так: школе. Я убежден, что у школы нашей – огромное будущее. Вы и глазом не успеете моргнуть, как преобразится она. Здесь будут учиться сотни курсантов, работать лучшие преподаватели. Н у, а что сильнее оркестра может поднять боевой дух?…

Агапкин молчал, осмысливая услышанное.

– Ну так что, согласны? Учтите только, что это – приказ партии.

– Зачем же вы тогда спрашиваете мое мнение?

– Потому что считаю необходимым относиться бережно и уважительно к людям искусства… Так что?

– Я согласен, товарищ Лезерсон[173]…

– Что ж, иного ответа я и не ожидал…

Такой разговор состоялся (или мог состояться) в конце 1922 года в одном из кабинетов приземистого здания близ Лубянки.

И по сей день в доме № 11 по Большому Кисельному переулку квартируют некоторые службы Академии ФСБ: правда, крайне немногочисленные, ведь все основные факультеты и кафедры давным-давно осели уже на Юго-Западе, в специально выстроенном для Высшей школы КГБ комплексе зданий.

Но в те времена этот дом был главной (и единственной) штаб-квартирой чекистского ВУЗа. Впрочем, ВУЗа тогда еще тоже не было.

Учреждение, куда в начале 1923 года поступил на службу Василий Агапкин, носило скромное название – 1-я московская школа транспортного отдела ГПУ. От роду не было ей и года.

Молодая советская спецслужба остро нуждалась в профессиональных кадрах. «Железный» Феликс отлично понимал: на одном только голом энтузиазме далеко не уедешь.

Именно по инициативе Дзержинского с окончанием Гражданской войны в столице было организовано сразу несколько курсов и школ, где готовили оперативных чекистских работников. А поскольку председатель ГПУ возглавлял одновременно и Наркомат путей сообщения, судьба транспортных отделов «чрезвычайки» (они ведали контрразведкой на железной дороге) была ему особенно дорога.

Поначалу обучение шло по ускоренной программе. Будущих чекистов натаскивали за каких-то полгода. Но лиха беда – начало.

«Я присутствовала, когда секретарь Коллегии ОГПУ А. Шанин[174], приехав к нам на дачу, имел разговор с Вячеславом Рудольфовичем, – вспоминала в своих мемуарах жена возглавившего ОГПУ в 1926 году Вячеслава Менжинского. – Менжинский сказал ему, что ряды работников ОГПУ редеют, так как ими пополняются руководящие кадры промышленности, транспорта и т.д., а принимать в ОГПУ просто с улицы нельзя. Надо создать школу по подготовке работников ОГПУ, набирать рабочих по командировкам с заводов. Вячеслав Рудольфович дал задание Шанину подготовить этот вопрос».

Итогом этого дачного инструктажа (а в последние годы жизни Менжинский был столь плох, что не мог даже встать с дивана и председательствовал в горизонтальном положении) стал приказ о создании Центральной школы ОГПУ. Менжинский подписал его в мае 1930 года.

Отныне в стране появилась главная кузница чекистских кадров. Все существовавшие до этого порознь школы и курсы вливались в ее состав. В штаты Центральной школы вместе со своими сослуживцами попал и Василий Агапкин.

К тому моменту он уже семь лет дирижировал оркестром Транспортной школы ОГПУ. Дирижировал, надо сказать, весьма успешно.

«Как руководитель оркестра в художественном отношении очень хорош», – эта фраза из года в год повторяется во всех агапкинских аттестациях.

К десятилетию ОГПУ его даже наградили серебряным портсигаром. «За беспощадную борьбу с контрреволюцией» – было выгравировано на нем. Такой награды удостаивались лишь самые заслуженные чекисты.

История не донесла до нас, существовали ли оркестры, подобные агапкинскому, и в других чекистских школах. В архивах на сей счет никаких сведений нет.

Очень похоже, что музкоманда Транспортной школы ОГПУ была единственной во всей системе госбезопасности. А коли так – Василия Агапкина смело можно назвать основателем оркестрового лубянского дела. Основателем и уж точно долгожителем.

В органы он был зачислен еще при Дзержинском: в войска ВЧК. Увольнялся уже из КГБ.

Впрочем, до отставки еще далеко: целая четверть века. Пока же Агапкин только принимает новое назначение: капельмейстер Центральной школы ОГПУ. На этом месте ему предстоит сформировать самое необычное и самое громкое лубянское подразделение. Громкое – в прямом смысле слова…

Не правы те, кто думает, будто военные музыканты нужны только для парадов и смотров. Этакая дань воинской традиции: красивая, но совершенно бесполезная, вроде крученого аксельбанта.

Вся история русской армии неразрывно связана с военными оркестрами: и бравурно-победная, и минорно-трагическая.

Ученые выяснили, что первые военные музыканты появились на Руси еще задолго до принятия христианства. Конечно, об оркестрах никто тогда и слыхом не слыхивал, но ни одна славянская дружина не обходилась без турьих рогов.

Упоминания о ратных трубачах и барабанщиках мы находим и во многих древнерусских летописях. В том числе и в «Слове о полку Игореве».

Настоящий расцвет военно-оркестрового дела пришелся на петровскую эпоху. По указу императора в каждом полку велено было иметь свой оркестр, причем, музыкантам предписывалось еще и готовить солдатских детей: свою смену.

«Музыка в бою нужна и полезна, – писал Суворов. – Музыка удваивает, утраивает армию. С распущенными знаменами и громогласной музыкой взял я Измаил».