Подземелья Лубянки - Александр Хинштейн

Источник характеризует Владимирова П. Б. развитым, имеющим довольно широкий кругозор, к тому же неглупым человеком, однако в поведении и быту недостаточно выдержанным. Кроме собственного благополучия, его ничто не интересует.

Материально он живет явно не по средствам: в периоды пребывания в Москве часто посещал рестораны, в которых оставлял большие суммы денег. Всегда хорошо одевался, а жене делал дорогостоящие подарки.

Для МГБ пошить дело проще, чем портному – костюм. Не успел прийти донос из Свердловска, как готова уже и оперативная установка. Подведен к антрепренёру Владимирову источник (проще говоря, агент). Старательно собирается компромат.

Борьба с космополитизмом, а попросту говоря – с евреями (в народе ходили тогда стишки: «чтоб не прослыть антисемитом, зови жида – космополитом»), набирала обороты. Космополитов и низкопоклонников изгоняли из науки, искусства, снимали с руководящих постов. Не обошла стороной эта кампания и МГБ.

В июне 1951 г. следователь МГБ подполковник Рюмин[168], низкорослый пьяница и патологический антисемит, написал отчаянное, в духе того времени, письмо Сталину. В письме этом, малограмотном и высокопарном, содержались страшные обвинения. Рюмин писал, что министр Абакумов вместе со своей камарильей сознательно гробят важнейшие дела, покрывают сионистов и, вообще, превратились в пособников международного капитала.

В любой другой момент послание это так и осталось бы без внимания, но сработал невидимый миру механизм подковерных интриг. Берия и Маленков, давно уже мечтающие разделаться с Абакумовым (не их оказался человек, к вождю ходит напрямую, ни с кем не советуется), ухватились за него двумя руками. С их подачи донос оказался на сталинском столе, и Политбюро не медля образовало комиссию по проверке деятельности МГБ.

Уже в июле Абакумов был арестован. Вслед за ним за решетку принялись бросать немногих уцелевших на Лубянке евреев (большинство почистили еще в 1949-м). А триумфатора Рюмина сразу, как был в подполковничьем звании, назначили заместителем министра и начальником следственной части…

Конечно, это не более чем наше предположение. И тем не менее очень похоже, что в сценарии этом Медведеву тоже была уготована одна из ведущих ролей. В противном случае, как объяснить, что одновременно с разработкой антрепренера Владимирова, МГБ взяло под колпак и его самого. Плотно взяло, окружило со всех сторон…

5 УПРАВЛЕНИЕ МГБ СССР тов. Головкову[169]

Уволен в запас по болезни в 1959 г. На Ваш запрос по «ВЧ» в отношении лектора – Героя Советского Союза полковника Медведева, сообщаем:

По данным проверки установлено, что Медведев на территорию Латвийской ССР прибыл по направлению ЦК ВКП(б), но каких-либо документов общества по распространению научных и культурных знаний никому не предъявил.

Текстов и конспектов лекций на руках не имеет, заявляя, что все тексты лекций находятся в ЦК ВКП(б). Лекции читает без каких-либо документов. (…)

Его антрепренер Владимиров Петр Борисович, 1910 г. рождения, уроженец г. Москвы, проживает: Москва, Казарменный переулок, дом 4, кв. 1, по документам русский (эта фраза в оригинале письма подчеркнута и против нее поставлен вопросительный знак – Примеч. авт.), паспорт получил в июне 1947 г.

В ходе проверки установлено, что Владимиров характеризуется как рвач и коммерсант. В Ригу прилетел на самолете за полтора месяца до прибытия в Латвию Медведева и собирается вместе с Медведевым находиться в Латвии до конца августа 1949 года.

Знал ли Медведев, какая страшная опасность подстерегала его? Просто так, без команды сверху, собирать компромат на Героев никто не станет.

Если бы и узнал вдруг – вряд ли известие это сильно его огорошило. Цену своим бывшим коллегам знал он слишком хорошо…

Трудно сказать, почему этот дьявольский лубянский план так и не был претворен в жизнь. Может быть, не дошли руки. А может, вмешалась какая-то иная, неведомая нам сила. Все же Медведев был знаменит на всю страну…

Дмитрий Николаевич ненамного пережил сталинский режим. Он умер 14 декабря 1954 года. Было ему всего-то пятьдесят шесть…

Сердце партизана не выдержало травли и несправедливости. До реабилитации его брата оставалось еще полтора года…

… Так случилось, что все самые трагические повороты нашей истории красным колесом прошли через судьбу Медведева: коллективизация, партчистки, репрессии, борьба с космополитизмом. Этот человек словно притягивал к себе невзгоды.

И было бы странно, если бы сегодняшние безвременье и смута не коснулись Героя.

Демонтирован его памятник в Ровно – в городе, в котором имя Медведева еще вчера было свято. Во Львове снесен памятник его сподвижнику Николаю Кузнецову. Улицы Медведева и Кузнецова переименованы в улицы Бандеры и Петлюры…

Что ж, к незаслуженным обидам он привык еще при жизни. А уж после смерти…

Наверное, со стороны может показаться, что СИС– ТЕМА победила Медведева – сломала, уничтожила, выбросила вон. Неправда. Не СИСТЕМА победила Медведева – это Медведев победил СИСТЕМУ.

Имя Героя войны, прославленного чекиста страна помнит до сих пор. У его могилы на Новодевичьем кладбище в Москве всегда много цветов.

А кто помнит имена его душителей? Секретарей по партчистке, кадровиков, генерала Дроздецкого? Эти люди ушли в небытие, растворились навечно, не оставив в чекистской истории ни малейшего следа. Да и какие они, собственно, чекисты? Чекисты – это Медведев, Судоплатов, Кузнецов, тысячи и тысячи безвестных солдат, павших в честном бою или в бою подковерном.

Вечность – вот главный и единственный суд, и только он вправе вынести окончательный, не подлежащий обжалованию приговор.

Лишь единицы достойны выдержать испытание вечности.

Дмитрий Медведев – из их числа…

МАРШ «ПРОЩАНИЕ ЛУБЯНКИ»

Добрая толика великих открытий сделана была совершенно случайно. Кто-то налил в ванну слишком много воды. Кто-то не ко времени улегся под яблоней (аккурат в пору созревания плодов). А кто-то засветло отправился спать и увидел во сне таблицу, которая обессмертит потом его имя в веках.

А не наполни бы Архимед ванну до краев? Не под яблоней развалился бы Ньютон, а под липой или, скажем, сосной? Страдай бы Менделеев бессонницей? Что тогда?

История не терпит сослагательного наклонения. Конечно, рано или поздно человечество все равно бы открыло и закон тяготения, и периодическую систем у, только были бы это совсем иные люди: те, кто оказался в нужном месте в нужный момент. (Впрочем, может, в этом-то и заключается суть гениальности? В пересечении времени, личности и пространства?)

Но если бы в промозглый осенний вечер далекого 1912 года штаб-трубач 7-го запасного кавалерийского полка Василий Агапкин не разругался бы вдрызг со своею женой; если бы, не уединился он в другой комнате, снедаемый тоской, не сел бы за пианино – Россия никогда не узнала бы марша, ставшего одним из ее национальных символов.

Этот марш называется «Прощание славянки»…

Трудно отыскать в стране человека, который никогда не слышал бы этой мелодии. Кажется, она существовала всегда.

Маршей в России много, но «Прощание славянки» занимает в нашем сознании совершенно особое место. В нем слилось воедино то, что слиться, казалось, никак не может: бравурный пафос развернутых знамен; чеканный шаг колонн по брусчатке; заиндевевшие пальцы, намертво сжимающие сталь.

И – хруст похоронки. Вокзальная толчея. Щемящая обреченность разлуки…

Мажорно-призывная грусть «славянки» – не в этом ли и кроется суть русской души: такой загадочной и непонятной?

И недаром перед смертью своей великий Бродский просил сделать «славянку» российским гимном.

Высокий, немолодой уже человек, грузно опираясь на палку, бредет по Москве. Рядом, спущенная с поводка, бежит лохматая дворняжка Пудик: единственное преданное ему существо, в ком уверен он до конца.

Спешат навстречу прохожие, но он словно не замечает людской толчеи. Мыслями он далеко сейчас от московской осени, от гула Садового кольца.

Знакомым, каждодневным маршрутом поворачивает он в Каретный. Вот уже показались и золотые верхушки деревьев в саду «Эрмитаж» – самом любимом его месте Москвы.

Конечно, многое здесь уже изменилось. Но всякий раз, приходя сюда, он словно возвращается в свое прошлое – такое далекое и, может быть, потому-то такое прекрасное.

И в ушах – сами собой – возникают давно забытые мелодии. И сам он – молодой, красивый, в белом, тщательно отутюженном кителе стоит посреди деревянной эстрады, и дирижерская палочка повелительно взлетает ввысь.

Солнце горит, отражается в меди фанфар, в раковинах золоченых труб. Спиной чувствует он восторженные взгляды зрительниц и заранее предвкушает, как после концерта они обступят его и тайком будут совать в отложные карманы маленькие, пропахшие духами записочки.