Люди и деньги - Анна Фенько

Р. Инглхарт подчеркивает, что связь между благосостоянием и материализмом не может быть прямой. Имеет значение именно субъективное ощущение прочного достатка или, наоборот, ощущение шаткости своего экономического положения. Эта гипотеза была подвергнута эмпирической проверке (Ahuvia, 2002). Оказалось, что ощущение материальной нужды, пережитое в детстве, положительно коррелирует с материализмом как личностной чертой, измеряемой по шкале Белка, но слабо связано с материализмом как совокупностью жизненных убеждений, измеряемых по шкале Рихнис и Доусона. Автор объясняет это тем, что личностные черты формируются на основании глубоких аффективных следов, оставленных переживаниями детства, а убеждения больше связаны с когнитивным усвоением ценностей своей социальной группы.

Одна из наиболее модных проблем, обсуждаемых в последние годы американскими психологами, касается взаимосвязи между материализмом и так называемым субъективным благополучием или чувством общей удовлетворенности жизнью. Большинство исследователей сходятся в том, что зависимость между ними должна быть обратной: то есть чем больше человек озабочен материальными проблемами, тем он несчастнее (Belk, 1985; Richnis & Dawson, 1992). По данным многих исследователей, материализм негативно коррелирует как с общей удовлетворенностью жизнью, так и с удовлетворенностью отдельными сферами жизни: семьей, друзьями, уровнем дохода и карьерой.

Одно из объяснений было предложено Т. Кассером и Р. Рай-аном, которые рассматривают достижение материального успеха как внешнюю мотивацию, тогда как счастье и удовлетворение достигаются лишь преследованием внутренних целей — самоактуализации, привязанности, общности с группой (Kasser & Ryan, 1993). В дальнейшем Е. Диси и Р. Райан сформулировали «теорию самодетерминации», в соответствии с которой лишь преследование «внутренних» жизненных целей — таких, как личностный рост, привязанность или служение обществу, — приводит к непосредственному удовлетворению базовых психологических потребностей в автономии, принадлежности и компетентности (Deci & Ryan, 1995). Погоня же за внешними целями (деньгами, славой, властью и престижем) дает лишь опосредованное удовлетворение, а то и отвлекает человека от удовлетворения его базовых потребностей. Они объясняют индивидуальные различия в уровне материализма не пережитыми в детстве экономическими лишениями, а недостатком материнского тепла или излишней строгостью родителей, что приводит к формированию у ребенка низкой самооценки и неспособности реализовать свои базовые потребности в автономии, принадлежности и компетентности.

Сторонники этой теории, блестяще доказав ее истинность на многочисленных американских респондентах, решили обратиться к кросс-культурным сравнениям, для чего выбрали Россию, как страну «с традиционно коллективистскими ценностями, в которой смена социально-экономического устройства привела к формированию материалистических установок» (Ryan et al., 1999). Авторы исследования обнаружили, что их теория подтверждается по отношению к российским мужчинам, но опровергается по отношению к российским женщинам. Оказалось, что женщины в России, во-первых, значительно большие «материалистки», чем мужчины, в отличие от американок, которые опережают американских мужчин по предпочтению «внутренних» жизненных целей. Во-вторых, оказалось, что материализм российских женщин никак не связан с их чувством общей удовлетворенности жизнью. Российские женщины демонстрируют низкую удовлетворенность жизнью, низкую самооценку и низкий уровень самоактуализации вне зависимости от жизненных целей, которые они преследуют. И, в-третьих, российские респонденты вообще имеют более низкую самооценку и менее удовлетворены жизнью, чем американцы.

«Оно и неудивительно, — считают авторы, — ведь в предыдущих исследованиях было показано, что уровень удовлетворенности жизнью сильно зависит от общего жизненного уровня в стране» (Diener et al., 1995).

То есть сама возможность прямой зависимости между уровнем доходов и жизненной удовлетворенностью авторами признается, но почему-то лишь на «государственном» уровне. Проводя свои исследования, они упорно измеряют корреляции между «материализмом» и счастьем безотносительно к уровню материального благополучия отдельных людей.

Между тем еще Абрахам Маслоу пытался намекнуть, что так называемые потребности «низшего уровня» (пища, тепло, безопасность) обладают приоритетом над «самоактуализацией» и прочими «высокими» потребностями — по крайней мере, до тех пор, пока они не удовлетворены. Именно это, очевидно, и объясняет неудовлетворенность жизнью «материально озабоченных» респондентов не только в России, но и в любой другой стране: когда человек голоден, у него нет работы, нечем заплатить за квартиру и не на что содержать детей, главными в списке его ценностей становятся «низкие» материальные потребности, а самоактуализация отодвигается «до лучших времен». Если же «лучшие времена» отстоят от сегодняшних на несколько поколений, то о существовании этих «высших» потребностей никто уже и не вспоминает.

Кросс-культурные исследования материализма, выполненные Расселом Белком в соавторстве с турецким исследователем Гюлиз Гер (Ger & Belk, 1996) отличаются гораздо более взвешенными выводами, чем изыскания теориков «самоатрибуции». Авторы сравнивали группы студентов бизнес-школ из США, Франции, Румынии и Турции. Выяснилось, что американцы больше всех остальных респондентов склонны считать материализм слабостью и излишеством, тогда как французы считают наибольшими материалистами именно американцев, приписывая им демонстративное хвастовство нуворишей. Турки также считают материализм свойством «новых богатых», однако они не ассоциируют эту черту с американцами. Румыны в наименьшей степени из всех участников склонны считать материализм отрицательной чертой или слабостью. Румынская выборка оказалась наиболее материалистичной, на втором месте — США, на третьем — Турция. Самыми «непрактичными» оказались французы.

Причинами повышенного материализма румынской выборки авторы считают последствия социалистической товарной депривации, которая лишь недавно сменилась относительным изобилием товаров. Кроме того, стремление приобретать вещи подстегивается в Румынии постоянным болезненным сравнением с теми, кто имеет более высокий уровень благосостояния — как в их собственной стране, так и в благополучных соседних странах. Аналогичные процессы, отмечают авторы, происходят и в Турции, хотя и в меньших масштабах.

Приложение 3

Демографический прогноз

Хотя большинство российских подростков мечтают о семейном счастье, этому счастью вряд ли суждено сбыться. Девушки, ориентированные на традиционную форму брака с обеспеченными молодыми людьми, рискуют не найти себе подходящую пару, поскольку на такую форму брака ориентированы подростки из бедных семей. Пока они разбогатеют, их сверстницы состарятся.

Чтобы представить себе демографическую ситуацию в стране лет через 15–20, необязательно анализировать графики рождаемости и смертности. Можно поступить иначе — спросить нынешних подростков, как они собираются жить, когда вырастут, собираются ли заводить семью, детей и т. д. Эти вопросы российским мальчикам и девочкам задало московское бюро ЮНЕСКО.

«Семья и супружеские отношения глазами подростка» — так называется аналитический доклад московского бюро ЮНЕСКО, в котором приводятся данные социологических опросов российских школьников за последние 10 лет, а также результаты сравнительных исследований семейных ценностей у подростков Москвы, Амстердама и Нью-Йорка (1999).

Главный вывод, сделанный исследователями, должен, по идее, успокоить тех, кто предрекает нам демографическую катастрофу: «счастливая семейная жизнь» в течение последних 10 лет занимает первое место среди жизненных ценностей российских старшеклассников, а «воспитание детей» переместилось в списке ценностей с шестого места на четвертое, обогнав «общение с людьми» и «развитие своих способностей». Правда, в абсолютных цифрах значимость «воспитания детей» почти не изменилась: оно по-прежнему остается важным примерно для четверти подростков. А вот «счастливая семейная жизнь», оставаясь мечтой большинства подростков, демонстрирует совершенно загадочную динамику: среди юношей ее роль падает, тогда как среди девушек, наоборот, резко возрастает.

Объяснить этот странный парадокс помогает исследование, которое проводилось среди старшеклассников и студентов Барнаула. Его участников просили дать развернутые определения таких понятий, как «советская женщина» и «советский мужчина», «новый русский мужчина» и «новая русская женщина».

Образы советских мужчины и женщины выглядят в интервью подростков серыми и скучными: женщины замучены стоянием в очередях, а мужчины унижены низкой зарплатой. Что касается представления о современных мужчине и женщине, то они в основном сформированы не личным опытом наблюдения за реальными людьми, а повторяют расхожие клише, предлагаемые средствами массовой информации (газетами, журналами, кино и телевидением).