Люди и деньги - Анна Фенько

В этой ситуации у вузов с традициями было два выхода: можно сократить число мест, чтобы сохранить конкурс, и остаться бедными, но гордыми, а можно увеличить прием за счет студентов, которые не прошли по конкурсу, но готовы платить, и таким образом конвертировать свою гордость в звонкую монету. Жизнь, как обычно, подтолкнула вузы к компромиссному пути: требования к абитуриентам продолжают оставаться жесткими, а тем, кто сдал вступительные экзамены, но не набрал необходимого количества баллов, предлагают учиться за деньги. Обе категории студентов учатся на равных, и если кто-то не справляется, его отчисляют независимо от того, «платный» он или «бюджетный».

И все же, несмотря на такое равенство, в отношениях студентов и преподавателей произошли существенные сдвиги — студенты получили больше прав. Например, на филологическом факультете МГУ они регулярно оценивают своих преподавателей по целому ряду параметров: информативность и увлекательность лекций, последовательность и сложность изложения и т. п. Эта практика, заимствованная у западных университетов, уменьшает социальную дистанцию между преподавателями и студентами — первые уже не обладают безграничным авторитетом, а последние не остаются безропотными и пассивными.

Тип преподавателя-самодура, к которому по 15 раз приходили пересдавать зачет, уходит в прошлое. Этот вредный старикашка был кошмаром многих поколений студентов. О нем складывали легенды, рассказывали анекдоты, его пародировали на капустниках. Теперь о нем вспоминают с некоторой ностальгией, потому что студенты сами заинтересованы в высоком качестве знаний и строгом контроле. Как показывает анкетирование на филфаке МГУ, их главной претензией к преподавателям является не излишняя требовательность, а наоборот, недостаточная нагрузка. Студенты требуют: «Дайте нам больше!» Больше информации, больше знаний, больше практических навыков, которые они будут впоследствии продавать на рынке рабочей силы. Многие преподаватели со стажем отмечают такой парадокс: хотя конкурс даже упал, студенты в целом не стали хуже. Они хотят учиться и готовы много работать.

Совсем другое дело — вузы коммерческие, которые изначально создавались под студента с деньгами. Число мест там ограничено лишь количеством платежеспособных абитуриентов. Такие вузы ведут себя как нормальное коммерческое предприятие — берут деньги со всех, кто готов купить их услуги, а потом, естественно, стараются удовлетворить все требования, потребности и даже капризы студентов. И в результате оказываются их заложниками.

Став полновластным хозяином учебного процесса и единственным контролером его качества, студент не столько выиграл, сколько проиграл. Знания — особый товар. Оценить их может только тот, у кого они уже есть. Студенты же за критерий качества образования обычно принимают свои ощущения (интересно-неинтересно, понятно-непонятно, полезно-бесполезно), то есть относятся к образованию так же, как к какой-нибудь телепрограмме или популярной книжке: они его потребляют. Сидят, разинув рот, и ждут, чтобы туда запихали готовое знание, пережеванное и переваренное.

Здесь-то и возникает главная проблема: качество образования зависит не только от программы, уровня преподавания и наличия современного оборудования, но и от самого студента, его способностей и усилий. Раньше способности студентов определялись конкурсным отбором, а их усилия обеспечивались жесткой системой контроля со стороны преподавателей. Жесткая потогонная система сохранилась лишь в немногих старых вузах, которые стараются держать марку и не готовы жертвовать качеством образования ради популярности. В тех вузах, которые появились недавно и существуют целиком за счет платных студентов, преподаватель, который может поставить двойку, перестал быть пугалом.

Но для того чтобы научиться чему-нибудь, надо работать. А для этого желательно, чтобы над тобой стоял кто-нибудь с палкой — системой контроля, оценками, угрозой отчисления и т. п. Именно вредные — в лучшем смысле этого слова — преподаватели своей требовательностью задают критерии качества знаний. Если таких критериев нет, то это уже не обучение, а шоу-бизнес.

Во многих новых вузах студенты исполняют роль зрителей, жующих поп-корн, а преподаватели их в меру сил развлекают. Спохватываются они, как правило, слишком поздно — когда получают диплом и превращаются из потребителей образовательных услуг в продавцов своей рабочей силы. И оказывается, что продавать-то им нечего: пережеванное знание прошло скозь них, не задерживаясь.

Социально-экономические преобразования и культурно-политические изменения на территории России происходят столь стремительно, что описанные выше образы «нового русского», «обманутого вкладчика», «нового бедняка», «выживающего» или «адаптированного» представителя среднего класса сходят со сцены быстрее, чем исследователям удается их зафиксировать и описать. Все эти «разночинцы» — ловцы удачи, искатели счастья или отчаявшиеся и разочарованные мизантропы, проклинающие перемены и с тоской вспоминающие «старые добрые времена», — представляют сегодня не столько социологический, сколько уже исторический интерес.

Тем не менее, именно они определили дух того странного времени, которое в экономической литературе принято называть «переходным периодом», подразумевая под этим термином неизбежный переход от тоталитаризма и плановой экономики к демократии и рыночной экономике. В последнее время, однако, среди западных политологов и экономистов уже нет столь единодушной уверенности в том, что любое общество, освободившись от диктатуры или иного какого наследия темных времен, непременно движется, то есть «переходит», к демократическому обществу с рыночной экономикой.

Страны, укладывающиеся в модель «переходных обществ» (Южная Корея, страны Центральной Европы), оказываются в явном меньшинстве. Большинство африканских и латиноамериканских стран в результате реформ, похожих на российские, повернули куда-то не туда. Западным политологам и экономистам с сожалением приходится признать, что «переходный период» в Перу, Нигерии и России, несмотря на все усилия внутренних реформаторов и внешних советчиков, вовсе не привел к созданию социально-экономической и политической системы, идентичной или хотя бы приближающейся к западным демократиям.

Именно поэтому почти невозможно предсказать, какой будет социально-экономическая и политическая элита России через 5 лет, какой будет классовая структура общества и что будут представлять собой нынешние социальные группы, описываемые социологами как «адаптированные» или «выживающие». Выживут ли «выживающие»? Адаптируются ли «адаптированные»? Или все в очередной раз резко поменяется, и те, кто сегодня покупает зарубежные автомобили и отправляется на зарубежные курорты, позавидуют тем, кто сегодня с трудом сводит концы с концами?

Заключение

Феномен потребления пронизывает всю жизнь современного человека от зачатия до могилы. Еще не родившись, будущий член постиндустриального общества потребляет современные технологии планирования семьи, медицинские и образовательные услуги для беременных, процедуры установления пола и генетического анализа, витамины, здоровое питание и т. п. Сколько всего потребляют младенцы — от одноразовых подгузников до роскошных прогулочных экипажей — и не перечислить. Индустрия детского питания, средств гигиены, «развивающих» игрушек, сосок, электрических нагревателей для бутылочек, электронных устройств, оповещающих родителей о том, что чадо проснулось, — весь этот необъятный предметный мир заботливо обнимает только что родившегося человека, и эти объятия по мере его роста становятся все крепче и крепче.

Дошкольник уже придирчиво выбирает в супермаркете один из сотен видов хлопьев или йогуртов — непременно тот, в котором попадаются «призы» в виде наклеек на холодильник или других сокровищ. Он тащит няню или бабушку в Макдональдс — вовсе не потому, что голоден, а потому, что там поменялась игрушка, прилагающаяся к детскому ланчу. Он в благоговейном восторге застывает перед витриной с немыслимым количеством сортов мороженого, леденцов или мармелада, понимая безнадежность стоящей перед ним задачи — перепробовать все и выбрать любимый сорт.

С поступлением в школу к потреблению вещей и продуктов добавляется принципиально новый вид потребления. Ребенок начинает потреблять знания — «образовательные услуги», как их уже научились называть российские чиновники. И если те, кто в нашей стране эти «услуги» оказывает, пока еще по инерции относятся к себе не как к работникам сферы обслуживания, а как к служителям культа «разумного, доброго, вечного», сами дети уже с легкостью перешли на товарно-денежные отношения в сфере образования, давая друг другу списывать за деньги конспекты и измеряя стоимость вожделенной пятерки в родительских «подарках» учителям.