Воспоминания о службе - Борис Шапошников

В начале ноября я был назначен членом комиссии по проверке плана резервной артиллерийской бригады, формирующейся при 38-й артиллерийской бригаде. Это отняло у меня еще 12 суток. 38-я артиллерийская бригада, как значилось в дислокации, располагалась близ города Пружаны. В действительности военный городок стоял среди поля, в шести километрах от станции Линево, в шести километрах от Пружан и в двух километрах от ближайшей деревни. Тяжела была жизнь офицеров, особенно молодых, в таком городке. По окончании занятий, около шести часов вечера, молодежь собиралась в собрании и до 12 часов ночи гоняла в бильярдной шары. На вопрос, почему они не идут домой, я получал один ответ: «Скучно, господин капитан, одному сидеть дома в своей комнате, а в собрании хоть с кем-нибудь перекинешься словом». Желания молодых офицеров не шли дальше поездки в маленький городок Брест. Все стремились любым путем поменять место службы. Однако мобилизация этой второстепенной артиллерийской бригады была в порядке. В августе 1914 года на поле боя часть батарей умело и хорошо вела стрельбу. Тогда это была уже 75-я артиллерийская бригада.

В общем, до февраля 1914 года мне пришлось провести 13 поверочных мобилизаций.

Приближалось время моего доклада в собрании офицеров Генерального штаба в Варшаве — первого моего доклада в этом округе. Не хотелось оскандалиться. Вечером 14 декабря выехал в Варшаву. Поехали на доклад начальник дивизии и начальник штаба. А 15 декабря в 7 часов вечера я стоял за кафедрой перед обширной аудиторией, заполненной генералами и офицерами, собравшимися послушать доклад о только что закончившейся войне. Ждали Орановского.

С его приездом я начал свой доклад, слегка сначала волнуясь, а затем совершенно овладев собой. За 45 минут я рассказал об организации конницы обеих сторон и ее действиях на фоне общих событий войны. Действия конницы сводились главным образом к комбинации пешего боя с конным. Попытки крупными силами атаковать в конном строю пехоту кончались большими потерями. В конце сделал вывод, что наш строевой устав конницы 1912 года правильно отражает предъявляемые к ней требования.

Доклад слушали внимательно. Прения не открывались. Орановский поблагодарил за доклад, а Лукирский предложил послать меня в крупные гарнизоны кавалерийских частей округа прочитать доклад. Орановский тут же согласился. Доволен ли я был своим докладом? Да, доволен. После хорошо прошедших маневров 14-й кавалерийской дивизии под Люблином я теперь завоевывал себе некоторый авторитет в округе и в научных вопросах. Для молодого капитана Генерального штаба, служащего год в Варшавском округе, это был неплохой шаг вперед.

Получив 16 декабря в отчетном отделении штаба округа у Лукирского соответствующее командировочное свидетельство, я выехал в Ченстохов. С него и начал. Затем прочитал доклад в Влоцлавске, Граеве, Белостоке, Владимире-Волынском и в Люблине. Такое турне по округу было тяжеловато, так как по ночам я переезжал из гарнизона в гарнизон, утром представлялся начальнику гарнизона, а вечером делал доклад. Правда, за время поездки познакомился с некоторыми из командиров корпусов, между прочим, с известным потом по катастрофе под Сольдау командиром 6-го армейского корпуса Благовещенским, начальниками кавалерийских дивизий, бригад, командирами полков и офицерами Генерального штаба кавалерийских дивизий. В дороге я встретил и новый, 1914 год. В десятых числах января вернулся в Ченстохов и принялся за свои обычные занятия. Во время моего отъезда в командировку замену красных пакетов по боевой задаче производил старший адъютант по инспекторской части поручик Янсон. Старые пакеты он, не вскрывая, сжигал, составляя об этом акт.

Жизнь шла нормальным порядком. Изредка ездил в Варшаву и бывал у Орановских. Однажды Орановский предложил мне перейти в штаб округа. Я согласился, но хотелось, чтобы вопрос об этом поставили снизу. Уже второй год служил я на периферии и имел право на перевод в Варшаву. Такое предложение мне сделал Лукирский от лица трех адъютантов. Но я попросил Орановского обождать с переводом, чтобы не посчитали, что он «тянет» в штаб своего бывшего старшего адъютанта.

К концу января выпал снег, но пролежал лишь неделю. Однажды мне позвонил адъютант казачьего полка и попросил поскорее прибыть в полк. Я поехал. Вместе с ним выехал на австрийскую границу. Снег растаял, и показались белые полосы, которые не поддавались воздействию солнца. Секрет был прост: австрийцы белой краской покрасили бетонные укрепления, расположенные почти на самой границе. Нанеся их на карту, адъютант вернулся в полк, а я отправился к себе домой, в Ченстохов.

В начале года умер варшавский генерал-губернатор и командующий войсками генерал-адъютант Скалой. Преемником его стал бывший начальник Генерального штаба генерал Я.Г. Жилинский. Вместо него начальником Генерального штаба назначался начальник императорской Военной академии генерал Янушкевич. Назначение Янушкевича на столь ответственный пост было совершенно непонятным: он не соответствовал ему ни по знаниям, ни по характеру. Немецкие газеты считали Янушкевича ставленником Распутина.

Жилинский — коренной гвардеец, женатый на дочери известного в те времена в России богача Юсупова-Сумарокова-Эльстон, около полутора лет командовал 14-й кавалерийской дивизией. Как рассказывали старые офицеры, он имел любовницу в Варшаве и однажды в один из своих приездов застал ее в передней, целующейся с офицером. Жилинский убил этого офицера, а затем они вложили в его руку револьвер и позвали швейцара, чтобы заявить о самоубийстве молодого офицера. Так это было или нет — ручаться не могу. Замятое «каторжное» дело не помешало Жилинскому быть и начальником русского Генерального штаба, и главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта во время мировой войны, и, наконец, представителем России на союзнических конференциях в Шантильи.

Занятия шли нормальным ходом. Новиков почти не ездил по полкам, поэтому и мы сидели в штабе. Правда, я все же для проверки некоторых вопросов выезжал в полки и поддерживал тесную связь с командирами и офицерами полков.

Неожиданно серьезно заболел начальник штаба Вестфален. Оставшись за начальника штаба, я едва успевал справляться со всеми обязанностями. Странное впечатление производил начальник дивизии, ежедневно посещавший штаб. Он подписывал бумаги, в делах подготовки дивизий никакой активности не проявлял и был очень опечален болезнью своего коня. Через несколько дней коню стало лучше, повеселел и Новиков, и я каждый день узнавал от него, сколько за день его конь выел овса.

По молодости лет меня это сначала возмущало, а потом я привык к этому и был доволен тем, что он не задерживает подписью бумаг. Просиживал он около моего стола не более 30–40 минут, а затем отправлялся к себе домой и больше уже никого не беспокоил.