Том 2. Миргород - Николай Гоголь

Бесконечные тяжбы среди украинской шляхты были широко распространенным явлением, и вполне возможно, что замысел „Повести о том, как поссорился…“ возник у Гоголя независимо от Нарежного, под влиянием бытовых впечатлений.[28] Так, например, в письме к матери от 30 апреля 1829 г. Гоголь спрашивает о тяжбе, связанной с его семьей: „Свидетельствую мое почтение дедушке (т. е. И. М. Косяровскому). Скажите пожалуйста, что его тяжба? Имеет ли конец?“. Возможно, что в этой повести, как и в „Старосветских помещиках“, был использован материал домашних воспоминании и впечатлений от поездки на родину в 1832 г.

Фактическое, бытовое происхождение сюжета повести подтверждается и показанием А. О. Смирновой, которая, говоря о детских воспоминаниях Гоголя, отмечает, что „ссора Ивана Ивановича с соседом тоже взята с натуры“ (А. О. Смирнова, „Автобиография“, изд. „Мир“, М., 1931, стр. 310).

При всем том значение „Двух Иванов“ Нарежного не отпадает не только потому, что Нарежный первый на аналогичном украинском бытовом материале разработал эту тему, но и потому, что целый ряд второстепенных деталей (незначительность повода к ссоре, судебные документы, поджог мельницы, соответствующий разрушению гусятника, дублирование имен — двух Иванов) свидетельствует об учете и известном использовании Гоголем романа Нарежного.

Однако уяснить отношение Гоголя к Нарежному можно лишь исходя из предпосылок не о влиянии Нарежного на Гоголя, а о борьбе Гоголя с Нарежным.

В „Двух Иванах“ Нарежного (1825 г.) сложная интрига (с переодеваниями и прочими атрибутами авантюрного романа) и нравоучительно-сентиментальные штампы в значительной мере оттеснили тот бытовой сатирический материал, который становится основным в повести Гоголя. Нарежный являлся предшественником Гоголя в сатирическом изображении действительности. Однако именно эта „реалистическая“ направленность его романов („Российский Жилблаз“, СПб., 1814; „Аристион“, СПб., 1822; „Два Ивана“, М., 1825; „Черный год“, СПб., 1829), сочетавшаяся с „грубостью“ нравоописательной сатиры, явилась причиной того, что романы Нарежного были единодушно осуждены критикой 20-х годов за недостаток „образованного вкуса“.[29]

Отрицательная оценка бытоописательных и сатирических тенденций творчества Нарежного во многом предваряла те нападки на Гоголя, в частности на его „Повесть о том, как поссорился…“, которые, начиная с 1834 г., делались со стороны „Северной Пчелы“ и „Библиотеки для чтения“. Однако Гоголю, в отличие от Нарежного, чужда идущая от XVIII века схематическая морализация и грубоватая упрощенность нравоописания. Идеологическая позиция Гоголя и его художественные принципы в это время гораздо сложнее. Если Нарежный завершал „Двух Иванов“ счастливым концом и примирением, то пессимистический конец „Повести о том, как поссорился…“ свидетельствует, что Гоголь в этот период творчества сомневается в таком выходе из социальных противоречий и дворянского разорения, как патриархальная идиллия, проповедуемая Нарежным в „Двух Иванах“. Гоголь усиливает сатирические и бытоописательные элементы, бывшие уже у Нарежного, отбрасывая традиционно-авантюрные и нравоучительно-сентиментальные стороны его творчества. Преодоление Нарежного шло у Гоголя в „Повести о том, как поссорился…“ как в направлении сатирического заострения фабулы и темы, так и по линии упрощения сюжета, и освобождения от традиционных сюжетных ситуаций, характерных для романа XVIII века.

Вместе с тем Нарежный являлся тем звеном, которое связывало Гоголя с традициями нравоописательной литературы XVIII в. На ряду с влиянием украинской пародийной и водевильной литературы: „Энеиды“ и „Москаля-Чарівника“ И. Котляревского, комедий Гоголя-отца, имевших значение для тех „фарсовых“ и комедийных элементов гоголевской сатиры, которые частью современной критики определялись, как „грязные“, — романы Нарежного давали Гоголю не только фактический материал, но и открывали путь к „реалистическому“ бытописанию.

Этим объясняется, что в „Повести о том, как поссорился…“ имеются отдельные ситуации и детали, которые восходят непосредственно к „Двум Иванам“ Нарежного. Помимо общности темы и ряда сюжетных совпадений сюда относится и использование судебных документов. „Просьбы“, поданные Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем в поветовый суд, в значительной мере сходны с решениями сотенной канцелярии в романе „Два Ивана“: они пародируют формы судебных бумаг той эпохи. Однако, при всем стилистическом сходстве с решением сотенной канцелярии у Нарежного, „просьбы“ гоголевских героев восходят не только к Нарежному, но и к фактическим документам, несомненно, известным Гоголю. Это подтверждается совпадением одного из выражений в заявлении Ивана Никифоровича с документом, переписанным Гоголем-гимназистом в тетрадь: „Книга всякой всячины, или подручная энциклопедия, составл. Н. Г. — Нежин, 1826 г.“ (см. Соч., 10 изд., т. VII, стр. 873). В одном из этих документов имеется следующее место: „Мы, уряд вышеспецификованный, выслушавши сию пред богом и пред людьми нечестную ставу, аж об полы руками есмы ударились; велели сию неверную Вацьку добре барбарами шмароваты и пану сотникови вечно в пекарню отдаты и сию справу до книг местных приточиты“ (т. VII, стр. 875). Выражение „добре барбарами шмаровать“ перешло целиком в текст прошения Ивана Никифоровича. По стилю и самому характеру языка близок к прошениям повести и первый документ, записанный Гоголем в „Книге всякой всячины“: „Тоби скурвому сыну Васылю Сологубу нехай буде видомо, иж доносит нам жалобство Пан Антон Трохимович сотник Сребрянский, же ты по своей мужицкой глупости поважилесь лице наш Реиментарский указ под зарукою тысячи талерей, по жалобе ж его, пана сотника, пред сим в позовом листе до тебе выраженной, не тильки овец по договору не отдалесь, але и пред суд войсковый генеральный до нас в обоз не сталесь…“ (там же, стр. 874–875).

Вполне вероятно, что Гоголь использовал здесь также и распространенные тогда канцелярские формы как образец для стиля жалобы в поветовый суд. См., например, „Всеобщий стряпчий или поверенный, показующий формы и обряды, как и на какой бумаге пишутся…“ Ивана Маркова книга эта в 1821 г. вышла 6-м изданием.

При характеристике источников, которые сказались в „Повести о том, как поссорился…“, необходимо учесть сопоставления ранних повестей Гоголя („Вечеров на хуторе близ Диканьки“) с украинским вертепом, указанные В. А. Розовым.[30]

В частности, в „Повести о том, как поссорился…“ к вертепу восходит один из эпизодов повести — разговор Ивана Ивановича с нищенкой, который имеется в записях вертепного текста у Н. Маркевича в его книге „Обычаи, поверья, кухня и напитки малороссиян“ (Киев, 1860) и в тексте „Сокиринского вертепа“, записанном в Полтавской губернии, куда он был занесен киевскими бурсаками в конце XVIII в. Текст „Сокиринского вертепа“ лишь недавно полностью опубликован в книге „Український вертеп“ (вип. I, Київ, 1929), дающей наиболее полный и точный текст его, известный ранее по записи Галагана.

Приводим здесь сцену между „запорожцем“ и „цыганкой“ по „сокиринским“ текстам вертепа, явление 15 (стр. 84–85):

Циганка:

Не жалуй батеньку копієчки

Да дай дві.

Запорожец:

Що ти Циганко кажеш?

Бо я признаться

Як хто чого просить недочуваю.

· · ·

Запорожец:

На що тобі або за що?

Скажи міні, будь ласкава.

Циганка:

Я б собі, мій голубе сизий,

Рибки купила.

Запорожец:

А може б ти Циганко

И товченики їла?

Циганка:

Їла б, козаче бурлаче.

Да де то їх узяти!

Запорожец:

Оцаплена твоя голова.

Чому ти міні давно не сказала?

Я б тобі отцю повну пазушину

Наздавав — от дивись, от тобі товченики.

(Бьет Цыганку и прогоняет, а сам танцует).

Эта сценка показательна в том отношении, что дает фактическое подтверждение влияния на Гоголя украинского вертепа, который он, вероятно, неоднократно видел в детстве. Точно так же описание Гоголем вертепа в самом тексте „Повести о том, как поссорился…“ (см. стр. 229) подчеркивает значение вертепного представления для характера всей повести. Следует учесть и упоминание о вертепных представлениях, виденных в начале 800-х годов соседкою Гоголя по имению, часто гостившей в Кибенцах, С. В. Скалон („Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 20-х годов“, т. I, М., 1931, стр. 305). От фарсовых, буффонадных сцен вертепа, от комедий Гоголя-отца („Простак“, „Собака-вівця“), от „Москаля-чарівника“ Котляревского идет целый ряд комических приемов Гоголя: Иван Никифорович, не пролезающий через дверь, бурая свинья, похищающая бумагу, и т. п.[31]