Иная судьба. Книга I - Вероника Горбачёва

Впрочем, говорить он начинал неохотно. То и дело поглядывая в окно, как будто соображая, нельзя ли через него сигануть наружу, если совсем уж к стенке прижмут… Хоть был он человек неглупый и прекрасно понимал, что, если уж понадобится — достанут отовсюду, хоть пока и непонятно, зачем. Раз уж племянница исчезла так загадочно — нужны ли те, кто о ней знал, может, как раз и приехали, чтобы и свидетелей убрать, и следы подчистить… Причины косить на окно имелись веские. До тех пор, пока не осенило внезапно: да ведь захоти приезжий капитан разделаться с Жаном, а заодно и с другими — какой смысл тогда деревню спасать? А если надумали сберечь новые владения и новых людишек герцога, то достаточно было его одного, Жана, не брать в замок, предоставить своей судьбе. Погиб, мол, сгинул, как многие при таких заварушках, пропал вместе с семейством. А вот поди ж ты, всё не так… Значит, он им нужен.

Не навредить бы Марте. Не сказать бы лишнего.

Сидеть на господском стуле — с высокой спинкой, с подлокотниками — было непривычно и неудобно. В нынешнем его доме такой роскоши не было, только лавки и табуретки, впрочем — достаточно добротные. Обращение на «вы» резало слух, Жану всё чудилось в этом какое-то изощрённое издевательство. Подсознательно он готов был к худшему: что вот, наконец, узнав всё, что им нужно, эти двое перестанут ломать комедию, велят его арестовать и увезут в том же самом чёртовом возке, в котором несколько дней назад канула в неизвестность малышка Марта. Но снова он вспоминал о спасённом несожжённом Саре, о женщинах, избежавших надругательства, о мужчинах, избежавших позорной и лютой смерти — и понимал, что капитан не чета покойному барону, и то, что было в порядке вещей для одного, для другого неуместно. К тому же — у Жана не было выхода. Иной возможности узнать о малышке, кроме как пойти на невольную откровенность, он не видел.

— Слово за слово, — сказал в самом начале беседы капитан. — Вы мне — о себе, я вам — о вашей племяннице. В ваших интересах ничего не скрывать…

Говорил он спокойно, дружелюбно и в то же время весомо. И что-то после его слов в груди у кузнеца щёлкнуло и разжалось, будто треснул и слетел невидимый обод, сжимающий с той поры, когда влетел во двор запыхавшийся пастушок и, задыхаясь от бега, завопил, что Марту увезли страшные солдаты, а пастора, что вздумал за неё вступиться, едва не зарубили насмерть. Едва выслушав, сперва сомлев, а затем заметавшись по двору, запричитала Джованна, заплакала злыми слезами… Он тогда выбежал, в чём есть, в одних штанах и фартуке, даже забыв клещи положить на верстак. Кинулся к дороге, но уже и пыль улеглась под копытами рейтарских лошадей, и куда увезли его девочку — неизвестно: у ближайшей развилки дорога растраивалась, могли свернуть в Эстре, могли в Роан, там тоже был тюрьма и какой-то сверхсекретный розыск… Пришлось вернуться. Надо было закончить срочный заказ от управляющего, у него же отпроситься хотя бы на несколько дней — без разрешения хозяина деревушку никто не мог покинуть надолго. В схроне оставалась последняя золотая вещичка и несколько серебряных монет, пришло их время, деньги нужны были позарез…

Тайничок в мастерской был вскрыт. Как Джованна смогла скинуть с бочки, наполненной песком, тяжёлую наковальню, непонятно, но только та так и осталась лежать на земляном полу, опрокинувшись набок и присыпанная песком, который, должно быть, кузнецова жёнка выгребала из бочки прямо горстями. Сундучок с сиротливо разинутой крышкой встретил хозяина пустым донцем. Метнувшись в дом, Жан застал там картину полного погрома, который могла оставить за собой разве что разъярённая фурия. Даже плохонькие занавески были сорваны с оголившихся окон. Зарёванные близнецы глотали слёзы, сидя на коленях у братишек.

— А мамка ушла, — еле слышно сказал Клод, самый старший из четверых. — И Жанну забрала, и Кору…

Кузнец осторожно опустился на лавку. Унял дыхание. И без того мальцы напуганы, а если сейчас и он взбеленится…

— Что ушла — я понял. — И вдруг стиснул зубы, заметив на щеке сынули яркое пятно, как от пощёчины. Хотел остановить сбрендившую мать… — Клоди… Не бойтесь, парни, я-то с вами. Что она сказала?

— Сказала: с в о и х дочек я забираю, а арестантские выкормыши мне даром не нужны, — тихо, но отчётливо проговорил средний. — Чтоб вам всем, говорит, пропасть, кузнецовым отродьям, и зачем я, купеческая дочка, с мужиком связалась! Провалитесь, говорит, все, а я и без вас проживу…

Кузнец обвёл взглядом безрадостную картину разора. Знал, что жена — не сахар, н многое прощал — за то, что была первой любовью, и не её вина, что отдали за другого… За то, что, согласившись со вдовством развязаться, уехала с ним в Сар, за то, что нищету терпела, когда после пожара так и не смогли наладить жизнь, за четверых сыновей…

…которых бросила, как щенков, добавил с горечью. Воровство тебе прощаю, Джованна, женщина ты, слабая, испугалась, это можно понять. Даже то, что единственную Мартину вещь, наследство от её матери, стащила — и то прощу. Но детей-то бросить?

Кузнецово отродье, значит?

— Мужчины мы или кто? — сказал сыновьям строго. — Ну-ка, живо, носы утереть, веник, тряпку разобрать, порядок навести. Разберёмся…

И вычеркнул преступную жену из своего сердца. Раз и навсегда. Но скрепил его железными обручами, как верный Ганс из сказки о принце-лягушонке.

Немедленные поиски откладывались. Нужно было хоть как-то наладить новую жизнь, чтобы спокойно оставить детишек одних на какое-то время, договориться с соседями, чтобы присмотрели, выбрать для продажи пару кинжалов да шпагу, из тех, с коими никак не соглашался расстаться под видом того, что нужны образцы для заказчиков господ…

А вскоре рейтары вернулись. И получилось, что никого не надо искать, вот он, их капитан, тот самый, что Марту увёз, сам, можно сказать припожаловал, и говорит о ней сейчас такие вещи, в которые невозможно поверить.

…Что он мог рассказать о своей семье, Жан Дюмон, если отца еле-еле помнил, а матушка, красивая, но суровая строгая женщина, была нелюдимой молчуньей? Оно понятно, сделалась Жанна такой не сразу. Хоть немного, но осталось в детской памяти, как мать улыбается, нежно воркует с ними, ерошит отцу волосы, поёт… Голос у неё был изумительный, чистый, серебристый, словно колокольчик в горле звенел. После смерти отца в тот страшный чумной год ничего этого больше не было. Как им удалось выжить?

То-то и оно, что отец успел их вывезти из Роана, где они на несколько лет осели после Лисса — сам-то он бегства не помнил, но знал о нём из разговоров родителей. В Лиссе было страшно и нехорошо, он «весь пропах грядущей смертью», шептала мать. Такой невыразимый ужас слышался в её голосе и такое облегчение — от того, что их миновала беда, что малыш Жан невольно запомнил эти слова на всю жизнь. Только много лет спустя, узнав однажды о сожжении Лисса, он понял, какой участи они избежали.