Паутина - Сара Даймонд

Патриция вдруг умолкла, и в ее молчании мне почудилась неловкость, словно до нее вдруг дошло, что она проговорилась о чем-то крайне важном.

— Ну, вот и все, — произнесла она нарочито деловым тоном, — что я о ней знаю. Надеюсь, это поможет вам.

Я поблагодарила ее, и мы распрощались. А потом я пошла на кухню и закурила, делая частые глубокие затяжки, словно с помощью самогипноза возвращала себя в реальность.

Поразительно, как неразборчивая картина стала вдруг совершенно ясной и понятной после телефонного разговора с Патрицией Маккензи. Я бы даже сказала — слишком понятной. Я сидела на кухне, залитой солнечным светом, стараясь вникнуть в суть отношений Ребекки с приемным отцом, казавшихся мне в полном смысле слова трагедийными. Два человека, испуганных и невообразимо одиноких, стараются показать окружающим, как они счастливы, сознавая, что эта иллюзия никогда не превратится в реальность. Два человека, у которых не было ровным счетом ничего общего, кроме полного одиночества…

Однако что-то еще брезжило в глубине сознания, какое-то неясное смятение, которое с минуты на минуту становилось сильнее. Мне казалось, что я упустила из виду что-то очень важное, а потом спохватилась — но не могла решить, что именно это могло быть. Я пыталась сосредоточиться, но ответ ускользал, как решение трудной задачи. В итоге я больше ни о чем не могла думать — сейчас самым главным было сформулировать, что же я упустила.

И ответ пришел. Увядшая женщина средних лет, которая четыре месяца назад приветствовала нас на пороге своего дома серым промозглым мартовским днем…

— Вас действительно заинтересовал этот дом? — спросила она, и в ее голосе звучала не надежда агента по продаже недвижимости, а с трудом скрываемое отчаяние. — Места здесь замечательные…

Невообразимо, фантастически низкая цена за такой дом — сущий подарок для молодой семьи. Такое предложение возможно, только если ты стремишься продать дом как можно быстрее. Только если необходимо как можно быстрее получить деньги, чтобы перебраться в другое место…

Но у Ребекки не было нужды в деньгах. Она могла переехать куда угодно, поручив агенту без спешки продать дом за более внушительную сумму. Ведь в двадцать два года Ребекка Фишер освободилась из заключения, имея в банке более миллиона фунтов.

Может, к тому времени она уже все потратила? Нет, исключено. Не стала бы Ребекка Фишер, какой она жила в моих представлениях, швыряться деньгами, выйдя через двенадцать лет из тюрьмы на свободу. Такое иногда случается со счастливчиками, выигравшими в лотерею, время от времени газеты пишут о том, как спускаются подобные суммы даже и за более короткое время…

Но я была больше чем уверена, что с Ребеккой такое случиться не могло. Практичная, очень осторожная, обладающая к тому же обостренным чувством самосохранения, она наверняка понимала, что ей надо вести себя тихо и неприметно. Я силилась представить себе ее тратящей тысячи фунтов в элитных бутиках на глазах у удивленных продавцов и покупателей. Их взгляды неизбежно останавливались бы на ее лице, затем внимание привлек бы ее возраст, ее северный акцент… «Она отлично понимала, как сильно ненавидят ее окружающие, — вспомнила я слова Патриции Маккензи. — Если бы после освобождения ее опознали, для нее это стало бы настоящей бедой…»

У меня в голове снова все перемешалось, и то, что казалось незыблемо верным, вдруг стало сомнительным. Действительно ли Ребекка Фишер и Джералдина Хьюз — одно и то же лицо? В памяти всплыли другие слова Патриции Маккензи: «Конечно, она очень сильно изменилась с того времени, когда были сделаны те знаменитые снимки, что появились в газетах, но…» И Патриция оборвала себя, будто поняв, что сказала то, чего говорить не следовало.

Однако сходство Джералдины Хьюз с десятилетней Ребеккой на снимке действительно было заметно. Не настолько явное, чтобы бросаться в глаза, но если вам известно, что перед вами Ребекка, то сходство несомненно. Маленькая, изящная голубоглазая блондинка с тонкими чертами лица, а любые изменения легко объяснить влиянием времени. Да и кто в сорок три года выглядит так же, как в десять?

Она, разумеется, могла измениться и после освобождения. Возможно, в тюрьме она набрала лишний вес, а на свободе снова похудела. Или, например, в тюрьме красила волосы, а затем вернула им естественный цвет. Все, внушала я себе, все возможно…

Вполне логично. Единственная проблема — что я сама себе не верила. Если внешность Ребекки изменилась, то в ее интересах было сохранить перемены. Даже если для этого пришлось бы безостановочно жевать, набирая вес, и всю оставшуюся жизнь красить волосы в уродующий ее цвет. Для скандально известных людей — а именно такой и была Ребекка — анонимность имеет первостепенное значение. И возможность опознания для них страшнее всего.

Ребекка была богатой женщиной — и выглядела совсем не так, как на фотографии.

Джералдина отчаянно нуждалась в деньгах — и у нее было несомненное сходство с фотографией.

Из этого следует: между ними нет ничего общего.

Казалось бы, вывод нелепый. Если Джералдина — не Ребекка, то чем объяснить, что ее вынудили бросить свой дом? Почему кому-то так не терпелось избавиться от нее, что ей выбили стекла, ее осыпали угрозами, убили ее собаку? Я вспомнила письмо, найденное в гостевой комнате, вспомнила страх, которым была пропитана каждая строчка этого второпях написанного письма. Джералдина боялась за свою жизнь, чувствовала постоянно нарастающую опасность, неделя за неделей…

И еще кое-что. Если Джералдина не была Ребеккой — значит, мистер Уиллер не имел никаких контактов с Ребеккой, а просто был близким другом безобидной женщины средних лет, неизвестно как ставшей жертвой ужасной ошибки. И то, что он вставал на ее защиту, искренне заботился о ней, даже пришел в ярость при нашей встрече, — все это абсолютно нормально. Карл, Петра или Лиз повели бы себя точно так же, нуждайся в защите я. Выходит, у ветеринара нет ни малейших оснований мстить за нее мне, а у меня нет оснований считать его способным на такие дикие поступки. Я вспомнила о пропавшей книге и папке — о вещах, которые для приятеля Джералдины не имели ценности…

Все, во что я так долго верила, вдруг пошатнулось. Сейчас как никогда мне нужны были ответы, и получить их я могла только от одного человека, — человека, к которому давно были прикованы мои мысли. Чтобы узнать правду, мне необходимо вновь встретиться с мистером Уиллером.

40

В половине седьмого вечера я свернула на небольшую парковку ветеринарной клиники в Уорхеме. Большая часть мест пустовала, и площадка напоминала коробку из-под шоколадного ассорти с недоеденными конфетами. Одна из оставшихся машин должна принадлежать мистеру Уиллеру. Днем я позвонила в клинику и, представившись секретарше знакомой, узнала, что мистер Уиллер сегодня работает и освободится около семи часов. Я поблагодарила и спешно повесила трубку, чтобы избежать дополнительных вопросов. У клиники я решила появиться с запасом времени — не хватало еще опоздать и упустить ветеринара.

Я остановилась недалеко от главного входа и выключила мотор. Воздух был жарким, неподвижным. Прожужжав по салону, муха приземлилась на приборную доску — и больше никакого движения. Я зажгла сигарету и, сделав глубокую затяжку, следила за струйками дыма, медленно уплывающими в опущенное окно, одновременно не отрывая взгляда от двойной входной двери.

От волнения меня чуть подташнивало. Как отреагирует мистер Уиллер на мое появление? Узнает ли меня? Возможно, я все-таки ошиблась и Джералдина в итоге окажется Ребеккой? Возможно, я по собственной воле собираюсь столкнуться с непостижимой враждебностью мрачного, злобного мистера Уиллера, образ которого преследовал меня бессонными ночами?..

Дверь время от времени открывалась, и всякий раз душа у меня уходила в пятки. Сначала вышла дама в возрасте, через несколько минут — женщина помоложе, затем старик. Я бросила взгляд на часы приборной панели: без десяти семь. На парковке оставались всего три машины. Меня вдруг обуяла паника — показалось, что окружающий мир постепенно исчезает, вскоре на парковке останется одна машина, и, точно зная, кто ее хозяин, я буду вечно ждать его появления… В этот самый миг двери снова открылись.

Лишь гораздо позже я поняла, что мое сознание как бы раздвоилось. Одна его половина надеялась, что едва я его увижу, как все мои страхи развеются, ведь он, конечно, не опасен, он, конечно, нормальный человек, а я невесть чего себе нафантазировала. Но все вышло так, как подсказывала другая половина моего сознания. Наблюдая, как он идет по парковке, я отчетливо вспомнила холодную ярость на его лице во время нашего разговора в клинике. Непредсказуемость ближайшего будущего повергла меня в ужас.