Я убил Степана Бандеру - Юрий Сушко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уяснил. Но с тех пор Сташинский перестал заниматься «воспитанием» жены, просто подавал знак, когда ей следовало умерить свои претензии. Во время прогулок уговаривал, сам не веря в то, что говорит, всё повторяя: потерпи, потерпи ещё немного. Мы обязательно вырвемся, обязательно. Скоро будет новая командировка, всё равно куда. Окажемся там , пойдём в полицию или куда там нужно будет, попросим политического убежища. Заживём нормальной жизнью.
Потом, после «клопов» начались проблемы с почтой. Письма из ГДР или пропадали, или приходили распечатанными, в мятых или даже чужих конвертах. Одна неприятность цеплялась за другую, другая – за третью, третья – за четвёртую – и всё это плелось в бесконечную липкую картину гнетущей подозрительности и безысходности.
Когда «в кадрах» накопился достаточный материал на Сташинских, из школы КГБ Богдана под благовидным предлогом убрали. Потом рекомендовали без острой необходимости не покидать Москву. Он превратился в безработного агента, скованного нерушимыми обязательствами перед государством, которому продолжал верно служить. Для сугубо аппаратной работы в конторе Богдан оказался совершенно непригодным.
Уж лучше приблизить смерть, чем унижать себя её каждодневным ожиданием. Живя двойной жизнью, Богдан раздваивался в сознании, но только не в поведении и поступках. Он ощущал постоянный, неусыпный контроль за собой коллег. Шестое чувство включало невидимый чужому глазу сигнал тревоги. Любой испытанный в деле профессионал обладает интуицией, безошибочно определяя укрывшегося на местности противника или предвосхищая момент атаки врага. Можно спастись? Нужно!
Инге, конечно, не знала, что за её мужем (она по-прежнему не знала его настоящего имени и фамилии) тянется ужасный кровавый след. Лев Ребет, Попель-Бандера… С такой биографией и послужным списком на Западе даже драгоценных перебежчиков не жалуют. Богдан отдавал себе отчёт в том, что, когда он окажется за рубежом, на него не прольётся золотой дождь, не снизойдёт Божья благодать. За совершенные смертоубийства придётся отвечать. Как? В лучшем случае выдоят из него всё, что он знает, а знает он не так уж много, упрячут в глубинку, пристроят куда-нибудь, да в ту же автомастерскую или на сахарный завод (Богдан улыбнулся). В худшем… Об этом он старался не думать.
Вскоре Инге забеременела. Мужу категорично заявила: рожать буду только дома. Насмотрелась вдоволь на ваших коновалов, увольте.
И вновь зашелестели разговоры в Комитете: сплошные хлопоты от этого Сташинского, пускай уж эта его немочка делает аборт. В крайнем случае они могут оставить новорождённого в доме малютки. Присмотрят за ним, воспитают. Ультиматум людей с площади Дзержинского Инге показался оскорбительным. Она закатила мужу скандал, кричала, что твоей Москве мы как люди не нужны.
– Стало быть, Frauendinst (служение даме сердца) уже не в чести? Ты предпочитаешь просто Dinst (то есть свою службу)? Так, милый?
На следующий день Богдан сказал Алексиевичу, что они с женой очень хотят иметь детей, поэтому ни о каком аборте не может быть и речи. В ответ он услышал, что Комитет в последнее время недоволен уровнем его подготовки, поведением, отдельными высказываниями, что он перестал сдерживать эмоции, так и не научился думать головой.
– Чёрт с тобой, – махнул рукой Алексиевич, – жене твоей, так и быть, мы разрешим рожать в Германии, раз уж она, дура, не доверяет нашей медицине. «Коновалы», говоришь? Ну-ну. Ты остаёшься в Москве. Учти, в течение ближайших семи лет выезд из страны для тебя будет закрыт, даже в Восточный Берлин. Понял?.. Ничего ты не понял. Дело не в твоих семейных проблемах. Кстати, они не твои, а наши. Речь идёт о твоей безопасности. По агентурным данным, немцы и американцы в последнее время почему-то возобновили свой интерес и к Ребету, и к Бандере. Хохлов благодари, это они там воду мутят. – Он протянул Сташинскому выписку из выводов комиссии ОУН по расследованию обстоятельств убийства св. п. С. А. Бандеры. – Обрати внимание на слова: «…Акция была давно спланированной и после неоднократных неудачных попыток окончательно исполнена 15.10.1959 в Мюнхене агентами большевистской Москвы». Они не успокоятся, поверь… Мы, разумеется, примем меры. Но на Запад тебе никак нельзя. Забудь даже думать об этом. К оперативной работе в других регионах, сам понимаешь, привлекать тебя пока тоже нельзя… Но на улице ты, конечно, не останешься. По-прежнему будешь получать свой оклад. Подыщем тебе подходящую работу. Возможно, пойдёшь в инструкторы. Всё, свободен.
Выйдя на площадь Дзержинского, Богдан заглянул в «Детский мир» (Инге просила посмотреть, есть ли там какие-то распашонки), потом медленно добрёл до улицы Горького. Захотелось курить. Достал коробку «Казбека», спички, но вовремя остановился, вспомнил: Инге говорила, что курить на ходу вредно. Прошёл ещё немного, огляделся, ага, вот свободная лавочка в скверике у памятника Юрию Долгорукому. Выкурил одну папиросу, потом, чему-то усмехнувшись, вторую.
Значит, Инге всё-таки соизволили разрешить уехать рожать в ГДР. Не забыли, стало быть, что «железный
Шурик» был у них почти что крёстным отцом. И на том спасибо.
Он встал, обогнул памятник и оказался в Столешниковом. Ноги сами привели его к «Яме», как называли эту пивную старожилы-москвичи. Очередь – хоть тут повезло – оказалась совсем небольшой. Богдан отсмотрел публику: вас бы в Мюнхен, в «Штахус» или «Хофбройн-хаус»…
«Итак, очень скоро я останусь один, – грустно заключил Богдан. – Между небом и землёй». Хотя нет, конечно, нет: Комитет его в покое не оставит. Как поступают с «отработанным материалом», Сташинский не знал, но догадывался. Агента используют максимум в двух-трёх акциях. Потом на смену подтянется другой «мастер», подготовленный не менее замечательным образом. Его тоже задействуют в нескольких операциях. Одновременно и ему подберут квалифицированную замену. Исполнитель долго жить и не может, и не должен. Не держать же его «под колпаком» до самой пенсии. Ни к чему, да и накладно, наверное. Он всё хорошо понимал. Это был холод неизбежности, предопределённости судьбы. Начиная работу на «контору», не подозревал, что затевает игру со смертью. Ликвидировав Ребета и Бандеру, Богдан Сташинский собственными руками затянул у себя на шее петлю. Это стало ясным теперь, когда изменить что-либо уже невозможно…
В оставшиеся до отъезда Инге дни в Богдане сама собой удесятерилась бдительность. Чувство опасности, повышенная подозрительность преследовали его и передавались Инге. Атмосфера в семье была такой, словно в квартире стоял гроб с покойником. Старались побольше гулять на свежем воздухе, как и советовали врачи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});