Протяжение точки - Андрей Балдин

О соревновании древней и новой «геометрий»

Русские эпохи, новая и средневековая, были пространственно конфликтны. «Немцы» Романовы насаждали в Московии регулярное кубическое бытие — «круглая» Москва им сопротивлялась.

Москва постоянно, явно или скрыто, отторгала наводимую сверху европейскую «геометрию». Она уступила Петру, позволила ему основать в северо-западном, самом «немецком» углу страны, новую столицу, «Царьград в пространстве». Петербург пришел к первенству, повел реформы, целью которых было пространственное преображение страны; Москва отступила на второй план, однако определенный разрыв нарисовался — ее духовное строение (во времени, не в пространстве) принципиально противоречило модернизации, материализации в настоящем времени.

С этим конфликтом связаны все сюжеты настоящего исследования; главная его тема — поведение русского языка на фоне этого принципиального расхождения. И главное предположение: за сто лет «тайного» соревнования Московия (тут лучше так, в целом) выработала противоядие петербургской пространственной «инфекции». Она заговорила на новом языке, который сам по себе предстал поместительным пространством. Литературные опыты Карамзина, с одной стороны, были принципиально «онемечены», язык его усилием был модернизирован, «синхронизирован» с настоящим временем, с другой стороны, решительный успех этой «синхронизации» привел к тому, что новый текст, русское слово в настоящем времени оказалось «геометрически самодостаточно». Читатель поместился в новый текст с головой, нырнул в бумагу — московскую.

Так Москва возразила Петербургу в ответ на его пространственную агрессию; Карамзин первый подпал под процедуру этого тайного (традиционного) «омосковления». Теперь этот опыт предстояло пережить Пушкину. Не случайно метаморфозы его слова начались с чтения карамзинской «Истории»: тот показывал ему «настоящую» Москву — пространство в слове.

Итак, Москва возвращается; московская тема в селе Михайловском понемногу делается актуальной. Каковы ожидаются метаморфозы поэта Пушкина на фоне возвращения Москвы?

Интуитивно, внутренне он готов к ней, внешне — нет. По крайней мере пока — нет.

У него есть претензии к северной столице; Петербург отказал ему в пространстве, в свободе, запер его на замок в тесном Пскове. Пушкин в ответ грозит Петербургу. Пока это проявляется в привычной ему фронде: Пушкин оппонирует Романовым, пишет о «варении царей» в аду [61], но метафизики тут нет: это политическая оппозиция. Он отстраняется от Александра Романова (тот его отстраняет): этот разрыв озвучивает Пушкин-республиканец, бунтовщик и безбожник. То есть — вчерашний Пушкин.

Но вот начинается его постепенная метаморфоза, его взаимораскрытие с русской историей, преображение через календарь. И понемногу Пушкин уже не политически, но поэтически начинает склоняться к Москве, переходит в ее «пространство», принимает фокусы ее языка, чтобы в конце концов самому стать ее фокусом.

Карамзин в своей «Истории» не просто показывает Александру настоящую Москву — он «подсказывает» Пушкину тему царя и самозванца.

Так начинается «Годунов».

Это предположение только о конкретном времени (декабрь, январь), когда Пушкину является мысль написать пьесу о московском самозванце. В том, что в результате погружения в «Годунова» Пушкин окончательно примет эту мысль и эту роль, нет сомнения. Заканчивать «Годунова» Пушкин будет, всерьез играя в самозванца. Вопрос в том, когда началась эта игра? Предположение таково: в январе, с чтения карамзинской «Истории». Сама по себе тема возражения царю Пушкину была не нова — теперь он нашел для нее актуальное московское продолжение.

Он изначально бунтовал против царя, за что и отправился в ссылку. Он выставлял себя против царя в разных ролях; до определенного момента пушкинские роли были все до одной республиканские, романтические, европейского происхождения и стиля. Теперь он начинает прослеживать для себя (в себе) другое, московское происхождение и неизбежно начинает искать другой стиль.

Пушкин не отказывается бунтовать и далее против царя. Но что означает бунтовать по-московски? Здесь и совершается ключевой переход из прежнего состояния в новое, из 24 года в 25-й — это означает самому становиться царем, точнее — самозванцем.

Почему нет? Это отличная игра. Вот и у Карамзина она прописана по ролям Годунова и Лжедмитрия — замечательная, успешная игра.

Отсюда и предположение: чтение Карамзина дает Пушкину счастливую подсказку: повод к перемене маски. Он больше не карбонарий, — он самозванец, претендент на трон.

Тут же выясняется, что такая перемена в контексте настоящего момента, на фоне тех метаморфоз, которые переживает Россия, на фоне ее духовного «омосковления» — уместна, актуальна, остра и обещает успех.

И какой масштаб: царь противу царя. Бунт на русском чертеже: «А» восстает против «А». Один Александр исчезает, уступает Москве, другой заступает на его место — он тоже царь (слова), и теперь он на московской стороне. Стало быть, — в поэтических интуициях, в пространстве замысла, в помещении эпохи, которая все увереннее рисуется по-московски, за ним будет победа.

Вот и Карамзин пишет: победа будет за претендентом, за самозванцем, который скинет прежнего царя и сядет на его место.

Это замечательная игра, и стоит вообразить себе Пушкина, которому только намеком взошла на ум такая мысль — а намек налицо, — чтобы понять, с каким азартом он начнет такую игру.

Он ее и начинает: он принимается писать нечто противу царя, на московский манер.

Пушкин замышляет большое дело — «Годунова». В январе, сразу после своего «крещения», с началом чтения Карамзина.

Его «галлюцинации» многократно усилены одиночеством. Тут не одна только месть царю, упекшему его в глухую ссылку. Тут начинает сказываться особый характер творчества взаперти, когда безумная идея с легкостью овладевает воображением. Некому возразить на нее. Писать кому бы то ни было, чтобы посоветоваться, потолковать о своей затее — невозможно. Такую тему Пушкин может воображать себе, только находясь с собой один на один. От этого его азарт только усиливается; новая тема кажется ему все более веселой.

Весь год он будет с нею веселиться — и весь год прятать эту работу. «Годунов» будет сочиняться втайне, потому что подоплека его замысла — новый бунт Пушкина, уже не карбонария, но московского самозванца.

V

На поверхности — без особых перемен. Первое время по Крещении Пушкин все читает; восполняет прорехи и паузы, голодовку «мертвого» сезона. Карамзин, Грибоедов, в двух переводах Библия, Коран, Шекспир — на двух языках. Склад звука и смысла плотности неимоверной. Идет лихорадочное переполнение словом. После немоты рождественского поста — объедение до состояния камня. Словоед оголодал смертельно.