Компромат на кардинала - Елена Арсеньева

«Что это значит? – напряженно думал он. – Что это может означать для нас? Катя… где сейчас Катя? Нашла ли она выход на лестничку или все еще ползает под сценой? Нет, вроде бы тихо».

– Эй ты, где еще одна девчонка? – еще не сердито, а только удивленно воскликнул вдруг Левон.

Сергей ощутил, как заледенели кончики пальцев. И стужа медленно поползла выше, выше, к сердцу.

– Что?

– Где девчонка, спрашиваю!

– В чем дело, Левон? – Это оглянулся Ваха.

– Детей было восемь, теперь семь. Девчонки нет, слушай, да? Рядом с ним все время сидела девчонка в синей майке с этой башней, как ее, длинная такая башня…

– Останкинская, что ли? – подал голос Аслан.

– Да нет, эта башня, как ее, заграничная. А, хрен с ней, слушай! Не в башне дело. Девчонка была, а теперь ее нет!

Ах, Тоня, Тонечка… И зачем тебя только понесло в город Париж? Что ж ты натворила с этой майкой! Ведь если б не она, если б не Эйфелева башня, очень может быть, что Левон не обратил бы на Катьку никакого внимания.

– Удрала? Куда?

– Да вы что? – спросил Сергей как мог грубее. – Куда она могла удрать? Испугалась выстрела, спряталась где-то.

– Ищи, – негромко сказал Ваха, глядя то на Сергея – пока еще не зло, хотя и с подозрением, – то оглядываясь на убитого. – Если спряталась, найдешь.

Сергей медленно поднялся, постаравшись этак ненавязчиво сдвинуть на свое место, спиной к дверце, Ваню. В танце хуже его никого нет, но голова у парнишки работает неплохо. Он сообразит, что двигаться отсюда нельзя. Сейчас главное, чтобы дверцу не нашли. Если Катька там заблудилась и они ее найдут… Ох, нет, только не это.

Он мотался по залу, заглядывал во все углы, за колонны, как будто искал не девочку шести лет, а укатившуюся бусинку. Аслан таскался следом, Ваха мрачнел с каждым мгновением:

– Ну?

– Я не знаю, где она.

Чистая правда, между прочим. Бог ее знает, Катерину, то ли она застряла где-нибудь на забитой всяким мусором лестнице, то ли добралась уже до подвала.

– Не морочь мне голову, ладно? Куда ты ее дел? Спрятаться тут некуда. Некуда! Здесь был какой-то выход, о котором мы не знали? Говори.

Сергей качнул головой:

– Выход – это в то же время вход. Понимаете? Окажись здесь не охраняемое вами местечко, через него давно бы уже ворвался спецназ. Логично?

– Логично, – согласился Ваха. – Только сейчас мне не до логики. Давай говори быстро, где девка. А то ведь…

«Если будут бить, я все выдержу, это ничего, это можно пережить. Убьют? Нет, думаю, не убьют. Они ведь еще хотят жить, выйти отсюда хотят, и если один труп еще как-то можно объяснить, ведь тот мужик сам на Ваху несся с кислотой, то мой… труп… не может быть этого, не будет, нет. И ребятишек они не тронут, не сумасшедшие же. А вдруг будут их бить? Тогда что? Тогда как мне быть?»

– Погоди-ка, – вдруг негромко сказал Аслан. – Опусти-ка пистолетик. Зачем убивать такого мальчика? Личико у него смотри какое, как у девушки. А глазки-то, глазки, ого! Ишь ты, засверкали – налево-направо!

Сергей оперся о колонну – ноги подогнулись.

Аслан вынул из кармана какую-то тряпку неопределенного цвета, должно быть, носовой платок, нагнулся и осторожно снял с груди убитого уродливый осколок стекла. Перехватил поудобнее платком и близко подошел к Сергею:

– Ну как? Личика не жалко будет, когда я этим осколочком по щечкам? А? Как, молодой? Скажешь, где девчонка?

Кислая, едкая, жгучая вонь, к которой Сергей уже вроде бы притерпелся, стала невыносимо острой. Осколок был – как бритва. По лицу чиркнут – в первую минуту, наверное, не очень больно, зато потом…

В прошлом году у него прыщик над верхней губой вскочил. Хотел выдавить, чтоб красоту не портил, да его так разнесло – не поймешь, где губа, где нос. Мама погнала Сергея в поликлинику, к хирургу.

– А, ерунда, – сказал невысокий серолицый дядька, – в два счета все сделаем. Укол тебе, наверное, не понадобится, такой здоровенный парень все выдержит, тем паче не столь уж больно будет.

Уложили его на топчан, на простынку. Дядька наклонился, что-то в руке сверкнуло, чем они там людей режут, и… Господи, какая это была боль! Внутри у Сергея все орало, корчилось, материлось самыми страшными словами, но вслух он душу не мог облегчить: кромсали-то верхнюю губу, можно сказать. Потом никак не мог найти силы встать. Ноги тряслись, руки. А на простыне, там, где он лежал, отпечатался след его тела – мокрый насквозь. Это его в пот бросило до такой степени.

Ох, как мама ругала этих садистов! Так и говорила: садисты натуральные, вот они кто, эти врачи, а Сергунька мой – герой, все молча вытерпел. Но ничего, сынуля, до свадьбы заживет.

Зажило значительно раньше.

А сейчас как это будет? Порез, кислота… Это еще больнее.

И никогда не заживет.

Вперед вышел Ваха и оттолкнул Аслана.

– Да ладно, красавец, – сказал примирительно. – Жалко тебя уродовать. Скажи добром, куда подевалась девчонка, – и нет проблем. Ты что думаешь, нам она нужна? Да пусть провалится. Нам нужен выход. Мы хотим отсюда уйти – незаметно. И ведь ты… и вы все тоже хотите отсюда уйти – живыми?..

Этот звук услышали все. Какой гомон ни стоял все время на улице, однако были мгновения, когда все замирало, словно переставало дышать: от усталости, от немыслимого напряжения. Все уже были на полном пределе, и в такие мгновения они, будто бегуны на сверхдлинную, нескончаемую дистанцию, разом набирали в грудь воздух для нового рывка. И вот во время одного из таких общих вдохов вдруг что-то хлопнуло наверху, за черными окнами, ярко высвеченными прожекторами. Выстрел, вот что это было. А потом детские крики, крики, крики…

Мгновение тишины, казалось, стало вечным. Краем глаза Тоня видела окаменелые лица вокруг: Федор, Майя, ребята из студии, Виталий, командир спецназа, заплаканные женщины, врачи со «Скорых», бойцы оцепления – все сейчас стояли как-то близко-близко друг к другу, чуть ли не за руки схватившись, но все смотрели наверх, может, на окна второго этажа, а может, в небеса, где должен ведь кто-то отвечать за этот кошмар!

Тут у нее что-то случилось с глазами и с ногами, Тоня почему-то перестала видеть, ноги подкосились. Почувствовала, что сидит – вот как странно, сидит на коленях у Федора, а он примостился на каменной тумбе неподалеку от входа в Дом культуры. Там вечерами то цветы продают, то семечки, то котят да щенят, но днем этих продавцов милиция гоняет. Сейчас Федора и Тоню никто не гнал, хотя один милиционер все-таки стоял рядом с ними, встревоженно глядя то на Тоню, то на окна второго этажа. Еще парень в белом халате топтался тут же, взлохмаченный такой. Держал наготове шприц. Для нее, что ли?

– Тоня, все в порядке, – бормотал Федор, размеренно покачиваясь взад и вперед, словно на коленях у него сидел ребенок, которого надо было убаюкать. – Все нормально, Тонечка.

У него был усталый, осипший голос. И Тоня подумала, что он уже давно вот так сидит, качает ее на коленях и уверяет, что все в порядке. Голова у нее стала такая тяжелая, не было сил поднять ее с плеча Федора. Она и не поднимала – так и полусидела-полулежала, тупо глядя на угол здания, на плакат с перечнем кружков и самодеятельных коллективов, которые работали в Доме культуры, на бордюрчик возле подвального окошка, небрежно заколоченного доской, так что был виден провал, там подвал, наверное, вот кто-то машет из этого подвала, рука чья-то маленькая, детская рука, что ли?..

Она сорвалась с колен Федора, но не устояла, сама упала на колени, да так и простояла, пока мужчины суетились вокруг подвального окошка и вынимали оттуда кошмарно перемазанную, всю в пыли и паутине… Катю.

Она была в своей юбчонке и маечке, с голыми ногами, в одной туфельке. Впрочем, вторая валялась тут же, под окошком. Катерина степенно обулась. Федор мигом стащил с себя крутку, завернул Катю чуть не с головой и держал на руках, вернее, на одной руке, другой прижимая к себе Тоню. Все столпились вокруг, все норовили к Кате прикоснуться, спрашивали что-то, особенно усердствовал командир спецназа. Катя что-то отвечала, но Тоня не слышала ни звука. Подбежала Майя, Катька и ей что-то сказала. Майино лицо исказилось, глаза повлажнели, и Тоня поняла: речь шла про Сергея.

Потом Тоня случайно заметила, что парень в камуфляже полез в подвальное окошко, за ним другой, потом наконец-то голоса начали прорываться в тот туман, которым она была окутана:

– …наверное, «черемуха»…

– …а как же дети?

– …ничего, зато их возьмут. Главное – подобраться незаметно!..

Виталя подбежал, выхватил Катю, прижал к себе, потом вдруг снова передал ее Федору, сгорбился, сел на опустевшую тумбу. Тоню тоже ноги не держали, поэтому она все время цеплялась то за Федора, то за Катю, еще не веря, что дочка жива, что с ней все в порядке.

А как остальные? С ними-то что будет?!

Потом… потом все вдруг опять перестали дышать, пытаясь услышать шум на втором этаже. Сколько времени прошло, неизвестно. Парни в камуфле, омоновцы, милиционеры, еще какие-то люди вдруг повалили из дверей Дома культуры на крыльцо – Тоня и вообразить не могла, что столько народу набилось в здание. Вынесли что-то длинное, странное, закрытое черным пальто; «Скорая» отъехала. Вытолкали каких-то троих с заломленными руками и проворно затолкнули их в подъехавший фургончик. Тоня ничего не понимала, кто они, что за люди? А дети там откуда взялись, в Доме культуры, и почему их выпустили раздетыми на улицу? Почему они плачут? Почему такой крик поднялся рядом?