По делам их - Надежда Попова

— За уши притянуто, — не слишком убежденно возразил во всеобщей тишине Бруно, опасливо спускаясь на пол. — Что за инквизиторская манера — cuncta in deterius trahere[139]? Из-за пары словарей такие выводы?

— Вот и он, — не слушая его, тихо проронил Курт, распрямляясь. — Мой третий. В этом не моя заслуга, но я его нашел… Мы нашли.

— Она никогда в этом не сознается, — заметил Ланц осторожно. — И даже в случае ее признания мы останемся ни с чем. Доказательств в самом деле нет — только наши выводы (прав твой подопечный), весьма шаткие.

— Но верные.

— Это недоказуемо.

— Вы ведь не знаете, когда были переписаны эти словари, — снова вмешался Бруно. — Может, года два назад. Может быть, она лично заказала их переписчику — и в этом нет ничего преступного.

— Соседи говорили, что примерно за неделю до своей смерти, — продолжил Курт тихо, — Шлаг переменился. Они сказали 'он засветился' и 'словно ангела встретил в переулке'.

— И что?

— За неделю до его гибели в Кельн перебралась Маргарет фон Шёнборн. Не повод ли для счастья: предмет воздыханий оказался рядом… В трактире студентов, как говорили, он к ней не подходил, почти с нею не разговаривал, он вообще от нее 'почти шарахался'. Вполне типичное поведение человека, желающего, весьма неумело, скрыть свое истинное отношение к ней, скрыть свою связь с ней. Все то, что для прочих привычно, нормально, обыденно — от вопроса, вскользь заданного, до долгой беседы, до того, чтобы подсесть к столу — все это ему казалось слишком подозрительным, привлекающим внимание, отчего и такое поведение.

— Измышления, — снова возразил Бруно. — Все это ни о чем не говорит.

Мгновение он молчал, собираясь с духом, и, наконец, с усилием разомкнул словно склеенные губы.

— Она интересовалась ходом дознания, — выговорил Курт тихо. — И не просто 'как дела на службе', а в подробностях.

— Ты рассказывал?

К Ланцу он не обернулся, отозвался все так же едва слышно и тяжело, не поднимая головы:

— Да.

— Вот это уже плохо, — вздохнул тот мрачно, и Курт кивнул — медленно, с напряжением.

— Я это осознаю, Дитрих. Ты меня знаешь, я не оправдываюсь, когда в самом деле виноват, однако без ложной скромности отмечу, что каждый раз я упирался до последнего; и здесь у меня есть titulus, qui videtur excusare[140]… Я просто не мог возразить. Ничему, никакой просьбе, начиная от самой мелкой и кончая разглашением служебных секретов. При любой попытке не подчиниться — все та же боль, муть в голове, неспособность думать ни о чем, кроме высказанного желания.

— Сильна малышка, — пробормотал Ланц, вынимая с полки следующую книгу, но пролистывать не спешил, глядя мимо нее в стену. — Кто б мог подумать.

— Я мог, — ответил Курт хмуро и резко. — В самом начале дознания Бруно высказал мысль о том, что именно она могла быть тайной любовницей Филиппа Шлага. Тогда меня это взбесило. Мне показалось это немыслимым. Недопустимым. Невозможным. И, снова, при попытке над этим задуматься…

— Я помню, — ниспавшим голосом подтвердил подопечный. — У тебя снова заболела голова, ты посерел, как поганка, и вид был такой, будто тебя пыльным мешком хватили…

— Если бы я был в себе, эту линию я выстроил бы сразу — пусть всего лишь как простую версию, одну из нескольких, пусть как допустимое подозрение. Ведь это было бы логично. Тот, на кого покойный расходовал время, душу и деньги, и есть первостепенный подозреваемый; и обстоятельства смерти также говорили об участии в этом женщины. Это настолько на поверхности — сейчас кажется невероятным, что я не смог этого увидеть сразу.

— И никто не смог, — возразил Ланц, бросив взгляд на книгу в руке, и со вздохом раскрыл, глядя на титульный лист. — 'Аd ritus sacros spectans'[141], - прочел он тихо, шлепнув пухлый том на стол. — Часть листов вырезана — давно, судя по цвету среза, не один год назад.

— Отто Рицлер переписывал для Шлага концевую треть книги, — договорил Курт, бережно приподняв заднюю пластину обложки, и, заглянув на последнюю страницу, болезненно засмеялся. — Невероятно. Как все просто…

— Полагаю, еще недавно сюда были вложены листы, набросанные переписчиком, — подвел итог Ланц. — Она уничтожила их, когда, по ее мнению, расследование стало опасно доскональным и дотошным; выбросить всю книжку целиком — что? рука не поднялась? Пожадничала?

— Возможно. Или все-таки таила надежду на то, что… сумеет со мной совладать и повлиять на дознание через меня.

— Избавиться от одной половины компрометирующих улик, но сохранить вторую в надежде не попасться… Странная логика.

— Женская, Бруно, — пожал плечами Курт. — Никогда не задумывался над тем, что среди арестованных все больше именно женщины? Неправы авторы 'Молота', дело не в женской склонности ко злу; они попросту необдуманнее в поступках и взбалмошней, и их ловят чаще.

— Черт… — вдруг проронил подопечный почти тоскливо — так, будто все это время речь шла о нем самом, а не о ненавидимом им надзирателе. — Ведь и началось все это почти одновременно с твоим расследованием… Значит, все это — лишь для того, чтобы получить возможность…

— Все может быть, — согласился он. — В первое время после того, как мы с нею встретились по пути из собора, я помню, мое состояние было далеко от идеального, однако я все еще мог связно мыслить. Я не терялся. Стало быть, тогда это все еще были мои собственные мысли и чувства. Тогда я сумел с ними справиться, сумел их разложить, что называется, по полкам и вынудить себя о них почти забыть.

— Когда все вернулось? — спросил Ланц осторожно; он улыбнулся — словно со скрипом:

— При начале моего расследования. Сейчас я даже точно могу сказать, когда именно — на второй день. Утром после проведенного в университете анатомирования Шлага. Поначалу я не придал этому значения — мне снилось что-то, о чем я не мог вспомнить, голова была тяжелой, думалось с трудом; я решил, что не успел выспаться после бессонной ночи. Но именно с того дня и началось все прочее — и неспокойное поведение, и сумбур в мыслях… и эта нездоровая тяга к ней.

— Надо насесть на племянницу твоей хозяйки — пусть напряжется и вспомнит, когда точно она впустила графиню в твою комнату.

— Но стойте, — вновь возразил Бруно, однако уже менее убежденно, чем прежде. — Я однажды сказал, что, если меня возьмут с ножом в сапоге, это не означает, что зарезанный сосед — на моей совести. Моя вина, если беспристрастно, не доказана даже в том случае, когда меня возьмут с ножом в окровавленной руке над его трупом!

— Кто назначил тебя адвокатом? — вздохнул Курт устало, и тот насупился.

— Допустим, я пристрастен, но…

— Кстати, с чего бы это? — оборвал он неожиданно для себя самого, и подопечный осекся, глядя настороженно и враждебно. — Как ты, скажи на милость, ее защищаешь…

— Болван, — бросил тот коротко, умолкнув, и Ланц решительно произнес:

— Sat![142] Версия высказана, косвенные улики есть. Res hoc statu est[143]: с тем, что у нас на руках, мы не можем доказать даже просто факт ворожбы, по обвинению в которой она была арестована. Герцог того и гляди начнет дышать нам в спину со всеми своими связями и покровителями, посему сейчас мы можем лишь искать далее, и все. От того, что мы найдем, будет зависеть, ждет ли ее collistrigium[144] по обвинению в посягательстве на свободу и здоровье следователя Конгрегации или supplicium ultimum[145] за убийство с применением колдовства. На другой стороне этой монеты — вероятность (и немалая) того, что Керну придется смиренно кланяться и приносить извинения неосновательно обвиненной графине фон Шёнборн. Начинаем работать — быстро и внимательно. Хоффмайер, сейчас бегом вниз, пусть челядь займется обедом для нас — все мы до сих пор на маковой росинке, а спать нам, я предвижу, не придется… Пища должна быть простой, без травок, приправок и специй, бочковое питье недопустимо. Охрана должна стоять подле все время. После этого возвращаешься сюда и помогаешь нам шерстить замок. Приказ ясен?

— Вполне, — буркнул тот недовольно, разворачиваясь к двери, и Курт вздохнул.

— А ну, стоять.

Бруно обернулся — медленно и неохотно.

— При начале расследования ты предложил помощь сам, и она была немалой. Ты говорил, что помогать будешь до конца. В чем дело?

— Я говорил, что буду делать все, что от меня зависит, пока сохраняю уверенность в справедливости твоего дознания, — отозвался бывший студент тихо. — Пока ты ищешь убийцу. Но я не хочу ошибиться.