Луна предателя - Линн Флевелинг

Перепутать комнату в «Петухе» со своей детской… Означает ли это своего рода возвращение домой? Серегил начал анализировать сновидение, предшествовавшее его безумному ночному путешествию. Но все остальное — стеклянные шары, пламя, дым, Илар… Как Серегил ни старался, значение сна ускользало от него.

Однако привидевшиеся ему образы говорили о прошлом, которое он столько времени оплакивал, и вот теперь он здесь, один, под звездами Сарикали — как часто мечтал он об этом в одинокие годы, прожитые в Скале!

Один, но со своими неотвязными мыслями…

Копания в собственной душе никогда не были любимым занятием Серегила. Пожалуй, можно было бы даже сказать, что он их всегда умело избегал. «Бери то, что посылает тебе Светоносный, и будь благодарен!» Как часто он повторял этот девиз, свое кредо, свою защиту от самоанализа!

Светоносный посылает сновидения — и безумие… Губы Серегила скривила невеселая усмешка. Лучше не думать о таком слишком много. Так или иначе, сон заставил его блуждать в одиночестве по улицам Сарикали — в первый раз с момента прибытия сюда. Серегил ощутил озноб и поспешно застегнул кафтан, рассеянно подумав при этом, что одежда немного свободна ему в плечах.

Алек.

Серегил ни на минуту не расставался с ним — или с другими-с самого приезда; было так просто заполнять каждое мгновение бодрствования всякими неотложными делами, так легко отгонять мысли, нахлынувшие было, как только его нога коснулась земли Ауренена в Гедре… проклятие, как только Бека сказала ему о посольстве!

Изгнанник.

Предатель.

Оказавшись в одиночестве в колдовской тишине ночи в Сарикали, Серегил лишился своей брони.

Убийца.

Поднявший руку на гостя.

С безумной отчетливостью он ощутил в руке угловатую рукоять того давно забытого кинжала, почувствовал легкость, с которой лезвие вошло в тело возмущенного хаманца…

— Ты его знал. У него было имя, — услышал Серегил голос отца, полный отвращения.

Димир-и-Тилмани Назиен.

…в грудь Димира-и-Тилмани — все эти ночи, годы, смерти назад. В этом ощущении была непристойная простота. Как случилось, что для того, чтобы заколоть человека, требуется меньше усилий, чем чтобы вырезать свое имя на столе в таверне?

С этой мыслью пришел и вопрос, на который никогда невозможно было найти ответ: что заставило его обнажить кинжал и напасть, когда он с легкостью мог убежать? Один удар оборвал жизнь хаманца и ужасно изменил его собственную. Один удар.

Прошло почти девять лет, прежде чем он снова убил — на этот раз защищая себя и майсенскую воровку, которая обучала его начаткам воровского ремесла в темных закоулках и на грязных улицах Кестона. На этот раз Серегил не испытывал таких угрызений совести. Его учительница тогда была очень довольна и обещала сделать из него первоклассного бандита, но даже под ее сомнительным руководством Серегил никогда не убивал, если имелся другой выход.

Еще позже, когда он убил грабителя, напавшего из засады на его юного компаньона по имени Микам Кавиш, его новый друг счел это его первым опытом такого рода и заставил Серегила — по старому солдатскому обычаю — слизнуть немного крови с клинка.

— Попробуй крови своей первой жертвы, и ее дух, да и другие тоже, не будут тебя преследовать, — со всей искренностью, полный добрых намерений, пообещал тогда Микам. Серегилу так и не хватило мужества признаться, что с этим он опоздал; что есть единственный дух, не дающий ему покоя, единственная смерть, перевешивающая все остальные.

Проблеск света впереди, когда Серегил свернул за угол, отвлек его от печальных мыслей. Серегил шагал по городу, не задумываясь — по крайней мере так ему казалось — о направлении. Теперь он мрачно усмехнулся: его бесцельные блуждания привели его в тупу клана Хаман.

Большая жаровня посреди улицы бросала яркие отблески, и в ее мерцающем свете Серегил увидел, что вокруг нее собралось несколько человек. Это была молодежь, и молодежь пьяная. Даже издали Серегил узнал некоторых из них — многих он видел в зале совета, в том числе некоторых родичей Назнена.

Если бы он теперь повернул назад, они никогда не узнали бы, что он — самый нежеланный гость — побывал здесь.

Однако Серегил не повернул назад и даже не замедлил шаг. «Бери то, что посылает тебе Светоносный…» Со странным чувством возбуждения Серегил расправил плечи, пригладил волосы и двинулся вперед; он прошел достаточно близко от жаровни, чтобы пламя осветило его лицо. Он не произнес ни слова — ни приветствия, ни вызова, — но не смог подавить кривой улыбки, когда несколько пар глаз вытаращились на него с внезапным узнаванием и ненавистью. Тяжесть в груди вернулась вместе с ощущением ожога между лопатками от этих взглядов.

Неизбежное нападение произошло немедленно, но в странной тишине. Быстрый топот ног, и из темноты к Серегилу протянулись руки и схватили его. Его прижали к стене, потом швырнули на землю. Серегил инстинктивно закрыл лицо руками, но помимо этого не сделал никакой попытки защитить себя. Со всех сторон на него обрушились удары — кулаками и сапогами: в живот, в пах, во все еще болевшее после удара стрелы плечо. Серегила подняли на ноги, его швыряли от одного нападающего к другому, его пинали, в него плевали, потом повалили снова. Застилающая глаза Серегила тьма взорвалась фонтаном искр, когда чья-то нога врезалась ему в затылок.

Избиение могло длиться минуты или часы. Боль была жестокой, нестерпимой, выворачивающей наизнанку.

Приносящей удовлетворение.

— Убийца гостя! — шипели хаманцы. — Изгнанник! Лишенный имени!

Странно, как мило звучат оскорбления, произнесенные с хаманским выговором… Серегил, проваливаясь в беспамятство, поблагодарил бы своих мучителей, если бы мог сделать вдох, но они не собирались давать ему такой возможности.

«Где же ваши кинжалы?»

Избиение прекратилось так же внезапно, как и началось, хотя Серегил чувствовал, что хаманцы все еще стоят над ним. Потом прозвучал тихий приказ, но звон в ушах помешал Серегилу разобрать слова.

Горячая едкая струя ударила ему в лицо, еще одна — в грудь, третья оросила ноги.

«Ах, — подумал Серегил, смаргивая мочу с ресниц, — прекрасный штрих!»

Последовало еще несколько пинков, и хаманцы оставили свою жертву; уходя, они опрокинули жаровню, словно не желали дать Серегилу возможность согреться. Впрочем, они ведь могли и высыпать угли на него…

«Благородные хаманцы! Милосердные братья…»

Тихий смешок оставил ощущение поворачивающейся в груди ржавой проволоки. Ох, до чего же больно смеяться — на память об этой ночи останется не одно сломанное ребро, — но остановиться Серегил не мог. Смешок перерос в совершенно неприличное хихиканье, потом в хохот, отозвавшийся новой болью в груди и в голове. Смех мог вновь привлечь хаманцев, но Серегилу было уже все равно. Перед его глазами плясали красные пятна; возникло странное чувство, что если он не сумеет сдержаться, лицо его, как плохо прикрепленная маска, отвалится от головы.