Место полного исчезновения: Эндекит - Златкин Лев Борисович

— Пошто беспредел чинишь, начальник? — стал он тут же „права качать“. — Не открывал я кладовки, ребенком клянусь.

— А где тебя перехватил мастер? — спросил Игорь. — Чего это он тебя у столовки подкарауливал? Ближе к швейке барак с кладовкой…

— У него и спроси! — хмуро ответил кладовщик. — Мое дело сторона! Я почему и пошел на швейку? Проходим мимо кладовки с мастером, а там нет никого. Ну, я и подумал: „Сам виноват, коли опоздал. Кто опоздал, тот не успел!“ Чего это я фраера ждать буду? Пусть он меня поищет. А тут и мастер тащит и тащит меня на работу, у него завал, план-то надо выполнять любой ценой.

— „Мы за ценой не постоим…“ — насмешливо пропел Вася слова песни из фильма „Белорусский вокзал“. — А мастер другое говорит! — добавил он невзначай.

— Как это другое? — смутился кладовщик.

— А вот так! „Как, как!“ — передразнил он Корчагина. — „Как накакал, так и смякал“. Он утверждает, что догнал тебя у столовки, когда ты шел туда, а как только окликнул тебя, ты тут же развернулся и пошел ему навстречу, будто ты так и шел все время. Что ты на это скажешь?

Корчагин быстро преодолел свое смущение.

— Какая разница? Что это он другого сказал? — зло упрямился он. — Окликнул меня кто-то со стороны столовки. Мне послышался голос „смотрилы“, вот и возвернулся назад. Потом смотрю, нет его, я и пошел обратно. Все равно, мимо барака и кладовки я проходил уже вместе с мастером.

— А кто тебе мешал сначала Костыля „замочить“, а потом возвернуться к столовке? — поинтересовался Вася.

— А что мне его „мочить“? — удивился Корчагин. — Дорогу он мне не переходил, в карты я его не проигрывал, потому как не играю и даже не умею играть. Смысл какой или выгода?

— Странно получается! — заметил сурово Игорь. — Появляешься ты вчера на швейке не в свою смену, а после Моню находят с переломленной шеей. Договариваешься с Костылем открыть ему кладовку, а через несколько часов в закрытой кладовке находят задушенного Костыля. Ключ от кладовки ведь только у тебя.

— С чего это ты решил так? — усмехнулся Корчагин. — Вот даже гражданин начальник Вася и тот смеется в душе своей.

— Ты на меня не клевещи! — возмутился Вася. — Но в данном случае ты прав, ключ от кладовой отряда находится еще в административном корпусе, у дежурного.

— Так он намекает, что это гражданин дежурный „мочит“ всех? — изумился Игорь.

— Ничего я не намекаю! — отказался Корчагин. — Это вы, прежде чем наговаривать, о других подумайте. Кто желал смерти Костылю, Моне да и Пану. Я с ними и не общался. Я вообще без „семьи“, сам по себе. Вы бы отпустили меня, гражданин начальник! План на швейке горит „синим пламенем“.

— Нет! — отказал Вася. — Ты посидишь, пока я не расследую это дело.

— Значит, всю жизнь! — вздохнул обреченно Корчагин. — Это дело вам не по зубам.

— Это почему? — обиделся Вася.

— Так вы — любители! — охотно пояснил Корчагин. — А там профессионал работает! На глазах у всех так лихо „мочит“ одного за другим, все только ушами хлопают.

И он довольно хохотнул, словно ему все это доставляло огромное удовольствие, хотя, может быть, и доставляло.

Вася не стал вступать с Корчагиным в пререкания, повернулся и вышел из камеры. Игорь следом.

Когда лязгнула за ними входная дверь, Вася заметил:

— Пусть посидит, пока еще кого-нибудь не шлепнут!

— Ты уверен, что шлепнут? — усмехнулся Игорь.

Сообщение о ключе у дежурного несколько смутило его душу. Он стал подумывать и о заинтересованности администрации в установлении беспредела, чтобы вернуть колонию из „черной“ зоны в „красную“.

Но по зрелому размышлению он решил, что Дарзиньшу сейчас совсем не „с руки“ устраивать беспредел в зоне, и это никак не согласуется с временным послаблением внутреннего режима.

То, что одно другому не противоречит, ему в голову не пришло.

Но Игоря „грел“ больше другой след, более логический: убийца один и тот же — кто и уголовников порешил, и теперь устраняет нежелательных свидетелей.

Теперь он ни капли не сомневался, что точно слышал шорох, человека, подслушивающего откровения Пана. Видно, Пан, действительно, подошел очень близко к разгадке убийства пятерых авторитетов и блатных, что так испугал убийцу.

„Но почему он стал убивать и слушателей Пана? — думал Игорь. — Или решил, что Пан мог дать ключ к разгадке?“

Идея была интересная, и Игорь стал думать, что же может подтолкнуть его к разгадке?

Думал, думал, но так ничего и не придумал. Не было ни малейшей зацепки.

Васю, похоже, это мало волновало. Потому что он сиял своей пышущей здоровьем физиономией и если и думал о чем-то, то лишь о какой-нибудь женщине в поселке. Скорее всего о новой учительнице, присланной по разнарядке в этакую глушь обучать сразу всех детей, по причине их малочисленности.

Вася устроил дежурному форменный допрос, кто мог иметь доступ к ключам?

Дежурный клялся своим партбилетом и божился по-привычке, что ключи все находятся под пристальным наблюдением, и он, когда выдает даже ключи от кабинетов владельцам, всегда записывает, когда и во сколько ключи получены назад. А шнырю Котову он самолично отпирает двери, чтобы он убирался под его бдительным присмотром.

Игорю показалось, что дежурный врет, но причину его вранья не смог себе объяснить. Вася если и понял эту причину, то Игорю ничего не сказал и ушел, не попрощавшись.

Васильев тоже не счел нужным возвращаться перед светлые очи Дарзиньша и, покинув „крикушник“, отправился в барак, гудевший от обсуждения очередного убийства.

Но у многих было написано на лице полнейшее равнодушие к жизни. Они и жили так, по инерции. Что хорошего ожидало их по выходе на волю, даже с чистой совестью? Вечное недоверие и подозрение, пренебрежение к их нуждам и предоставление только такой работы, от которой все отказываются.

Или опять старая компания и новый срок.

А из строгого был лишь один путь: вверх на север, вниз по течению реки и жизни, в особо строгий режим, каторжный, „полосатый“, где ты уже не человек, а только опасный рецидивист, которого можно ломать и прессовать любыми способами. Невидимое клеймо каторжника жжет тебя и превращает поистине в зверя.

Желая исправить, система еще больше ломает и портит, мастерски превращая обычного хулигана-шпану в матерого и беспощадного „волка“.

К Игорю подошел „шестерка“ из соседнего барака. Игорь видел его в столовой, но не был даже знаком, знал только, что он шустрит на „смотрящего“.

— Канай, Студент на „толковище!“ — сказал он. — Авторитеты тянут.

— Зовут, надо идти! — охотно откликнулся Игорь.

„Вряд ли они меня кличут, чтобы убить! — разумно рассудил Игорь. — Они всегда это могут сделать, не объясняя причин“.

В углу соседнего барака было создано подобие человеческого уюта, явно выбивающегося из правил внутреннего распорядка, но администрация, видно, закрывала на такое нарушение глаза, исходя из высших соображений.

Авторитеты и блатные сидели тесным кружком на двух стоящих рядом кроватях, покрытых цветастыми покрывалами „под бархат“, и пили из литровой банки чифирь, черную, как деготь, жидкость, попыхивающую парком, бережно передавая из рук в руки банку.

— Садись, Студент, — пригласил „смотрящий“, и все остальные сразу же потеснились, освобождая Игорю место напротив „смотрящего“, чтобы удобнее было разговаривать. — „Чифирнешь“ с нами? Угощаю!

„Раз угощают, значит, разговор будет деловой! — решил Игорь. — Отказываться не следует, хотя пить на ночь чифирь — это значит плохо спать всю ночь“.

— Кто же откажется от угощения? — улыбнулся он открыто и безо всякого страха. — Если ничем за это платить не надо.

Он достаточно ясно намекнул „смотрящему“, что своими принципами поступаться не намерен и работать на него не собирается.

— Помочь нам и в твоих интересах! — усмехнулся „смотрящий“. — Пей пока!

Игорю тут же подошла очередь, ему вручили горячую банку с чифирем, которую трудно было долго держать в руках. Он отхлебнул черную жидкость, ощутив уже знакомый кисловато-терпкий привкус вываренного чая, и поспешно передал банку сидящему рядом авторитету.