Тайная история Леонардо да Винчи - Джек Данн

Очистив рану вином, лекарь стянул и зашил ее края: он не придерживался модной тогда идеи, что природа, мол, сама зарастит рану, выделяя какие-то клейкие соки. Он настаивал, чтобы окна оставались закрытыми, и строго-настрого запретил слугам Америго де Бенчи есть лук, чтобы не загрязнять воздух. Он прописал Леонардо примочки против головных болей — льняные, сильно пахнущие, пропитанные смесью корня пиона с розовым маслом — и время от времени возвращался, чтобы проверить и сменить повязки. Рана в спине Леонардо была неопасной. Хотя клинок слуги Николини проник глубоко, жизненно важных органов он не задел.

Леонардо лечили в палаццо де Бенчи.

Но Джиневра переехала жить к Николини.

Леонардо лихорадило, спина горела, словно он лежал на раскаленных кочергах. В бреду ему являлись Сандро и Никколо, но, странное дело, не Джиневра. Она ушла из его мыслей — словно покинула собор его памяти ради дворца Николини. Леонардо видел во сне свою смерть и свое воскрешение. Он беседовал с Богородицей и пил с Христом… Он стал свободен от мира, болезней и боли, любви и забот, от пылающего своего сердца.

Еще ему грезилось, что он идет через залы своего собора памяти, но они пусты и темны, все, кроме одной сводчатой комнатки, озаренной пламенем свечей. И в этой комнатке стоит гроб, его собственный гроб, и в нем лежит он сам — мертвый, разложившийся в сырую вязкую гниль; но его не оставляло леденящее ощущение, что он восстал из мертвых, как Христос, но оказался пуст, как зимняя тыква. Ему мнилось, что он плывет в белоснежном море, где волнами были льняные простыни, а поверхностью — набитый пером тюфяк.

Он очнулся внезапно, задыхаясь и колотя руками воздух, словно и впрямь тонул. Было темно. Лампа горела, как роковой глаз, и источала маслянистый запах, что смешивался с болезненным запахом его тела. В настенном канделябре горела одинокая свеча, освещая тяжелые драпировки.

Америго де Бенчи стоял у массивной, о четырех столбах, кровати и был бледен как призрак. У него было мягкое, однако породистое лицо с благородными чертами, доведенными до совершенства в Джиневре: тяжелые веки, полные губы, вьющиеся волосы, длинный, слегка приплюснутый нос. Вздохнув с облегчением, он сказал:

— Благодарю Тебя, Боже, — и перекрестился.

— Пить, — сдавленно попросил Леонардо.

Америго налил ему воды из кувшина, стоявшего на полке рядом с умывальным тазом.

— Ты вспотел — значит, поправишься. Так сказал доктор.

— Давно я здесь? — спросил Леонардо, напившись.

— Больше двух недель. — Америго забрал у него стакан. — Я позову твоих друзей, Боттичелли и юного Макиавелли, они обедают в кухне. Пока ты был в лихорадке, они не отходили от постели.

— Буду очень тебе благодарен, если ты их поскорее позовешь, потому что я не хочу оставаться здесь, — прошептал Леонардо.

Он попытался встать, но у него от слабости тут же закружилась голова.

— Ты был очень болен. Мы так тревожились о тебе, Леонардо. — Америго все еще стоял над ним, явно не желая уходить. — О тебе справлялся отец.

— Он был здесь?

— Нет… его вызвали в Пизу по делам тамошнего подесты. Скоро его ждут назад.

Леонардо промолчал.

— Леонардо… во всем виноват я один.

— Перестань, Америго. Не может быть одного виноватого во всем.

— Но я не хочу, чтобы ты винил Джиневру. Она просила меня выдать ее за тебя, а не за Николини.

— Она могла и отказаться.

— Я ее отец.

Измученный, Леонардо отвернулся. Только тогда Америго сказал:

— Нет, Леонардо. Боюсь, у нее не было выбора.

Леонардо смотрелся в таз с водой, стоящий у постели: шрам на лице все еще оставался алым рубцом, печатью его глупости. Он слышал приглушенные удары резца и молотка: в мастерской Верроккьо кипела работа. Франческо, старший подмастерье, держал учеников в ежовых рукавицах, да и сам Андреа каждый час бурей налетал на нерадивых. Казалось, он вообще не спит. Сделать надо было слишком многое: просроченных заказов у Андреа было не меньше, чем неоплаченных счетов. Усталый, покрытый пылью, он больше походил на каменотеса, чем на хозяина большой мастерской.

А следующие дни обещали быть еще более напряженными. Андреа взял трех новых учеников и еще один заказ от Лоренцо на терракотовый рельеф Воскресения Христова.

Никколо, конечно, объявил, что новые ученики совершенно бесталанны.

— От них даже кошкам нет спасения, — сетовал он Леонардо. — Они поймали Бьянку — маленькую серую киску — и сбросили ее в лестничный пролет.

— Кошка пострадала?

— Нет, но такие глупости неуместны.

Леонардо взболтал воду в тазу и помахал в воздухе мокрыми руками. Смотреть на себя ему больше не хотелось. Поднимать руки было все еще трудно, выпрямляться тоже — болела раненая спина.

— Никко, чем ты так недоволен? Они еще мальчишки, и я уверен, что синьор Франческо скоро отыщет занятие их пустым рукам.

Никколо пожал плечами.

— Ты боишься, что тебя отошлют назад, потому что взяли их.

— Это три лишних рта, которые надо кормить.

— Маэстро Тосканелли посылает Андреа куда больше, чем стоят твои стол и кров. Уверяю тебя, ты в безопасности.

— В этот раз ты пострадал куда хуже, чем когда свалился с неба, — заметил Никколо.

— Как же низко я пал, — пробормотал Леонардо; но ирония отлетала от Никколо, как горох от стенки.

— Твое лицо можно сделать прежним. Я тут кое-что разузнал.

— Ну разумеется, — едко заметил Леонардо.

— Это правда, — настаивал Никколо. — Есть один хирург, еврей, он живет близ Сан Якопо на Арне. Он исправляет любые повреждения и уродства. Творит чудеса. Лепит плоть, как глину.

— И как же он творит все эти чудеса?

Никколо снова пожал плечами:

— Его ученик рассказывал мне, что хирургу принесли мальчика, у которого недоставало части носа. Кажется, он и родился с этим пороком, и его все жалели, потому что он был похож на чудовище.

— Никколо…

— Хирург изменил форму носа, разрезав предплечье мальчика и засунув нос в рану — так глубоко, что мальчик головы повернуть не мог; так он и оставался в течение двадцати дней. Потом, когда хирург вырезал нос мальчика из раны, к носу пристал кусочек мяса. Потом хирург вылепил мальчику новые ноздри в этом мясе, да так искусно, что никто не мог определить, где проходит шрам. Подумай теперь, Леонардо, в сравнении с этим твой рубец — просто детские игрушки.

Леонардо стало любопытно — он никогда не слышал о такой технике хирургии.

— Как ты узнал об этом хирурге?

— Маэстро Тосканелли посылал меня к нему с поручением. Его зовут Исаак Бранкас. Я помню, где он живет, и могу…