Тайная история Леонардо да Винчи - Джек Данн

За ней шел Никколо.

— Что это? — вопросил он, роняя мешок с платьем и постелью на пол и указывая на стол.

— Эксперимент, — сказал Леонардо и улыбнулся мальчику, который тут же оказался в объятиях мастера.

Только сейчас Леонардо ощутил, до чего же ему не хватало общества Никколо. Мальчик действительно был ему небезразличен.

— Можно мне остаться с тобой, Леонардо? — спросил Никколо, выпрямляясь, чтобы казаться повыше, — уже почти мужчина. — Мастер Тосканелли мне разрешил.

— Не уверен, что это будет хорошо для тебя.

— Но зато может быть благом для тебя, Леонардо, — заметил Боттичелли.

— Это не важно.

— А Тосканелли думает, что важно. Он считает, между прочим, что ты совсем замкнулся в себе.

Леонардо зарычал.

— Я писал тебе из Романьи, — продолжал Никколо. — Но ты ни разу мне не ответил.

— Я болел, Никко. Был чем-то вроде сомнамбулы. Помнишь, как болел Сандро? Немного похоже.

— Я не ребенок, Леонардо. Ты можешь говорить со мной прямо, как с Сандро. — Тем не менее Никколо как будто удовлетворился этим объяснением. Он снова взглянул на застывающую на столе массу и непререкаемым тоном изрек: — Меланхолия. Но не чистая.

— Нет, Никколо, — возразил Сандро, — все не так, как ты думаешь. Он не вызывал демонов, но он болен — даже сейчас.

— Да я здоровее вас! — отозвался Леонардо, приводя себя в порядок.

Сандро лишь дипломатично кивнул и попросил Никколо позвать Смеральду. Оказалось, что она поблизости — подслушивает под дверью.

— Эту комнату надо вымыть, — сказал ей Сандро. — Сейчас же.

Смеральда перекрестилась.

— Не скажу, чтобы мне это нравилось, — заявила она и удалилась в раздражении.

Леонардо увидел, что Никколо таскает кусочки капусты и вареного мяса с принесенного Смеральдой подноса, и вдруг сам почувствовал, как он голоден. Но точь-в-точь как у пьяницы, приходящего в себя после загула, голова у него болела, во рту было сухо и вязко. Все же он начал есть — сперва капусту, затем даже пару кусков мяса, а Сандро между тем уговаривал его есть помедленнее, не то он разболеется. Леонардо глотнул вина и сказал:

— Я должен найти Джиневру и рассказать ей новости. И пока я этого не сделаю…

— Позволь мне пойти с тобой, — настойчиво попросил Никколо.

— Как я ни рад тебя видеть, не знаю, могу ли я уже взять на себя ответственность…

— Мы оба пойдем с тобой, — перебил его Сандро, — но не сегодня, не этим вечером. Завтра, когда ты окрепнешь.

Леонардо уступил; его вдруг охватила усталость, в голове стало пусто, а на душе — легко: обвинения наконец-то сняты. Он уснул, и, покуда он спал, Сандро и Никколо убрали органические остатки его опытов. Только тогда явилась Смеральда, вымыла полы, сменила постельное белье и привела студию в надлежащий вид.

Но когда Леонардо проснулся и принял горячую ванну — а он не мылся по-настоящему несколько недель, — он настоял на том, чтобы выйти на узкие, переполненные народом улицы. Сандро и Никколо ничего не оставалось, кроме как пойти с ним, потому что Леонардо был переполнен энергией; он будто копил ее все эти два месяца — и теперь она разом выплеснулась наружу.

— Куда мы идем? — спросил Никколо, стараясь поспеть за мастером, одетым весьма и весьма щегольски.

— Никуда… и куда угодно, — сказал Леонардо, хлопая Никколо по плечу, чтобы взбодрить его, а заодно и Сандро. — Я свободен!

Он глубоко вдохнул, но уличные запахи все еще были нестерпимы, ибо во время недавней паники из-за чумы, что смогла унести так много добрых граждан Флоренции, мусор и отбросы никто не убирал и их скопились огромные кучи — куда больше, чем могли сожрать бродячие псы. Кое-где вонь сделала улицы непроходимыми; и куда бы ни пошли Леонардо и его друзья, мостовые были скользкими от иссиня-черной грязи, которая, казалось, покрывала все, от стен домов до лотков уличных торговцев.

Мастеровые и торговцы трудились вовсю. На многолюдных улицах царил праздник. Было тепло, хотя и необычно хмуро; до конца дня оставался еще час. Повсюду было шумно и ярко: с окон свисали полотнища, цветные навесы протянулись над балконами, и все горожане, что богатые, что бедные, равно были подобны ярким косякам рыб в спокойных и тусклых водах. В толпе царило возбуждение: скоро должен был прозвонить вечерний колокол, и похоже было, что все крики, покупки, продажи, любовь, беседы и прогулки одновременно сосредоточились в этом отрезке сумерек между вечером и ночью. Скоро в беднейших кварталах большинству жителей не останется ничего иного, кроме как идти спать или сидеть в темноте, потому что сальные свечи или даже просто вонючие, смоченные в жиру фитили стоили дороже, чем мясо.

Никколо зажал нос, когда они проходили мимо останков разоренной лавки рыботорговца. Сандро поднес к лицу платок. Толпа издевалась над тощим блекловолосым человеком, прикованным к позорному столбу у лавки; на груди у него висело ожерелье из тухлой рыбы и табличка со словом «вор». Таково было традиционное наказание для нечестных торговцев. Руки и ноги его были в тяжелых кандалах. Он сидел и смотрел в мостовую и вскрикнул только раз, когда брошенный каким-то мальчишкой камень попал ему в голову.

Друзья миновали дворец гильдии шерстобитов и пошли вниз по виа Каччийоли, улице торговцев сыром, и дальше, по виа деи Питтори, где жили и работали художники, ткачи, мебельщики и горшечники.

В восторге, не зная, куда Леонардо ведет их, Никколо радостно сказал:

— Сандро, расскажи Леонардо о празднике Мардзокко.

— Лоренцо хочет, чтобы ты присоединился к нам на празднике Мардзокко, — сказал Боттичелли. Ему было не по себе из-за того, как стремительно шагал Леонардо, — быть может, потому, что он знал, что идут они ко дворцу Веспуччи. Однако об этом не было сказано ни слова. — Я, конечно, скажу Великолепному, что ты предпочитаешь получить приглашение лично от него.

— Перестань, Пузырек, — сказал Леонардо.

— На улицах везде будут звери, — сообщил Никколо. — Дикие вепри, медведи, львы, натравленные друг на друга.

— Зачем устраивать этот праздник? — спросил Леонардо как бы у самого себя.

— На каком свете ты живешь? — осведомился Сандро. — Вся Флоренция празднует, потому что две львицы в зверинце окотились.

Мардзокко, геральдический лев, был эмблемой Флоренции. Сотни лет Синьория держала львов в клетках Палаццо. Их защищало государство, и смерти их оплакивались, а рождения праздновались. Рождение льва предрекало преуспевание, смерть — войну, чуму или иные несчастья и катастрофы.

— Поистине глубокий смысл в том, чтобы отмечать чудо рождения жестокостью и убийством, — заметил Леонардо. — Сколько зверей погибло на арене во время последнего праздника? И сколько людей?