Тайная история Леонардо да Винчи - Джек Данн

— Это невозможно, — сказал Америго. — Дело сделано. Она замужняя женщина.

— Брак может быть отменен, — сказал Леонардо. — И он будет отменен.

— Не может и не будет, — сказал Николини; он стоял в начале лестницы из двух пролетов, что вела в комнату за спиной Леонардо.

Леонардо вскочил, рывком повернулся к Николини. Он дрожал, вспоминая образ, столь часто проносившийся в его мозгу: Джиневра бьется под Николини, не в силах сопротивляться, когда он, навалившись всем весом, входит в нее.

— Уймись, — сказал Николини. — У меня нет ни малейшего желания драться с тобой. К тому же даже убей ты меня, Джиневры тебе все равно не видать, потому что из-за тебя ее семья подвергнется еще большим унижениям.

— Думаю, Джиневра могла бы и сама сказать мне это.

— Невозможно! — воскликнул Америго.

— Почему же? — возразил Николини. — Быть может, пришло время проверить ее пыл.

И он велел слуге позвать Джиневру.

— Что ты задумал? — спросил его Америго, заметно взволнованный.

Он повернулся было, чтобы пойти за слугой, но Николини жестом остановил его.

Наконец слуга возвратился и сказал:

— Мадонна Джиневра просит извинить ее, мессер Николини, но сейчас она спуститься не может.

— Она знает, что я здесь? — спросил Леонардо.

— Да, мастер Леонардо, я сказал ей.

— И она сказала, что не сойдет?

Слуга нервно кивнул, потом отступил на шаг и повернулся на пятках.

— Думаю, тебе ответили, — сказал Николини, но в голосе его, хоть и суровом, не было ни намека на триумф или насмешку.

— Это не ответ. Я должен услышать, что она не любит меня, из ее собственных уст.

— Леонардо, все кончено, — сказал Америго. — Теперь она замужняя дама. Она согласилась без принуждения.

— Я не верю, — сказал Леонардо.

Николини побагровел.

— Мне кажется, этого довольно. С тобой обращались куда вежливее, чем ты заслуживаешь, и то лишь из-за добрых отношений моего тестя с твоей семьей.

— Я не считаю его другом, — ровным голосом сказал Леонардо.

— Я твой друг, Леонардо, — сказал Америго. — Просто… таковы обстоятельства. Мне очень жаль тебя, но, клянусь, я ничего не мог сделать.

— Думаю, ты сделал для него все, что мог, — заметил Николини.

— Я должен видеть Джиневру.

— Но она не хочет видеть тебя, Леонардо, — сказал Америго.

— Тогда дайте ей самой сказать мне это.

— По-моему, с нас довольно.

Николини повернулся и махнул кому-то. По его знаку двое кряжистых слуг вошли в комнату. Они совершенно очевидно ожидали этого знака и были вооружены.

— Луиджи, — начал Америго, — вряд ли нужно…

Но Леонардо уже обнажил клинок, и стражи Николини сделали то же самое.

— Нет! — вскрикнул Америго.

— Все равно, — прошептал Леонардо сам себе, чувствуя, как его тело наливается силой.

Он более не был уязвим. Хотя сейчас на один его меч приходилось три вражеских, он больше не думал о смерти; и, словно на последнем дыхании, он воззвал к Джиневре. Один из слуг в удивлении отступил, потом присоединился к товарищу.

— Леонардо, прошу тебя, спрячь меч! — взмолился Америго. — Это зашло слишком далеко.

— Леонардо, хватит!

Это был уже голос самой Джиневры, она как раз входила в комнату. Николини и слуги пропустили ее. Осунувшаяся и маленькая, она была в нарядной, богато украшенной камизе мавританской работы.

Леонардо обнял ее, но она стояла не шевелясь, будто попав в плен. Николини не вмешивался.

Немного погодя Леонардо разжал объятия. Джиневра молчала, глядя на паркетный пол.

— Почему ты не отвечала на мои письма?

Джиневра вначале повернулась к отцу, потом сказала:

— Я не получала их.

Ее гнев выразился лишь в том, как она посмотрела на отца, и на краткий миг маска ледяного покоя слетела с нее. Америго отвел глаза, избегая взгляда дочери. Вновь повернувшись к Леонардо, она сказала:

— Это ничего не изменило бы, Леонардо. Тогда священник уже отслужил венчальную службу. Я принадлежу мессеру Николини. Ты посылал письма замужней женщине.

— Потому-то я и перехватывал их, — вставил Америго де Бенчи.

— Ты поверила в мою виновность?

— Нет, — тихо ответила она. — Ни на миг.

— И ты не могла подождать, дать мне шанс?

— Нет, Леонардо, так сложились обстоятельства.

— Ах да, разумеется! Обстоятельства! И ты можешь теперь смотреть мне в глаза и утверждать, что не любишь меня?

— Нет, Леонардо, не могу, — мертвым голосом сказала она. — Я люблю тебя. Но это ничего не значит.

— Не значит? — повторил Леонардо. — Не значит?! Это значит все.

— Ничего, — повторила Джиневра. — Ты заслуживаешь лучшего, чем получил. — Теперь она говорила ради Николини — холодная, мертвая, бесчувственная. — Но я приняла решение в пользу семьи и буду жить ради нее.

Она все решила. Леонардо потерял ее так же верно, как если бы она полюбила Николини.

Он резко повернулся к Николини:

— Это ты написал донос!

Николини спокойно молчал, не отрицая обвинения.

— Джиневра! — Леонардо взял ее за руку. — Идем со мной.

— Ты должен уйти, — сказала Джиневра. — Пусть даже твое унижение — это унижение мое, я не могу навлечь бесчестье на семью. Наши раны исцелимы, когда-нибудь ты это поймешь.

— И ты сможешь быть женой человека, который оклеветал меня?

— Иди, Леонардо. Я не отступлю от слова, данного Богу.

И тогда Леонардо бросился на Николини с мечом. Николини ждал этого, он отступил, обнажая свой клинок. Один из телохранителей бросился на Леонардо сзади, другой звучно ударил его в висок рифленой изогнутой рукоятью меча.

Леонардо покачнулся. Что-то резко, звонко лопнуло в нем, будто оборвалась струна лютни; и даже падая, он видел лицо Джиневры.

То был камень.

Все, что видел он, окаменело. А потом, словно его мысли обратились на что-то иное, на какой-то другой предмет, все исчезло…

Во тьме, что предшествует воспоминаниям.

Глава 13

МАРДЗОККО

Когда львица защищает дитя свое от руки охотника, дабы не испугаться копий, она до конца держит глаза свои опущенными к земле, чтобы бегством не отдать потомство на пленение.

Расставаясь с тобой, я оставил тебе свое сердце.

Близился конец недели, а лицо Леонардо по-прежнему представляло собой один большой багрово-желтый синяк. Удар разорвал кожу, и врач сказал, что шрам останется с ним до конца его дней — как будто таинственная мистическая печать запечатлелась на лице да Винчи.