Белый кролик, красный волк - Том Поллок

у моих ног вытаращилось на меня, глаза тускло блестят. Меня трясет, но я обнимаю ее. Она совершенно неподвижна в моих объятиях.

— Все в порядке. Это была самозащита. Ты молодец, сестренка, ты молодец.

Я чувствую тишину туннеля и отрываю ее от своего плеча. Мы улыбаемся друг другу сквозь слезы.

— Покажи мне остальных.

Она ведет меня чередой резких поворотов. В каждом проходе мы встречаем одинокие фигуры в черном, кто-то стонет, кто-то беззвучно лежит в пыли. Многие конечности согнуты в неправильных местах, но подъем и падение их грудных клеток ослабляет давление в моей.

— Ты использовала лабиринт, чтобы изолировать их.

Она пожимает плечами, как будто это очевидный профессиональный ход.

— Таков был уговор, — говорит она. — Ты сказал, живыми, а живыми сложно. — Она мотает рукой из стороны в сторону, как водопроводчик, описывающий дорогой ремонт. — Я могла справиться только один на один.

Всего их одиннадцать, включая убитых, и это число беспокоит меня, но я не могу понять почему. Мы подходим к одному из них, который кажется чуть целее, чем остальные, бритоголовому молодому человеку, забившемуся в угол и свесившему подбородок на грудь. Если не считать кровавой царапины на щеке, могло бы показаться, что он спит.

— Давай возьмем его, — говорит Бел. — У него даже нет сотрясения мозга. Я его придушивала каждые две минуты. Его сетчатка поможет нам пройти через дверь.

Мы поднимаем его за подмышки, и его голова опасно болтается. «Одиннадцать», — думаю я. Что не так с этим числом? И тут я понимаю — я вижу вспышку красных листьев и зеленую форму фельдшера. Одиннадцать не делится на четыре, а агенты 57, которых я видел на операциях, всегда работали в группах по четыре человека.

— Бел, ты уверена, что всех…

БАБАХ!

Я падаю раньше, чем слышу выстрел. Горячая жидкость просачивается сквозь рубашку, но боли нет. Моя первая реакция — облегчение. Я закрываю глаза и сквозь веки вижу школьную крышу. «Наконец-то получилось», — думаю я.

Но у меня крови нет.

Это Бел. О господи, это же Бел. Она падает и тянет меня за собой. У нее остекленевшие глаза, дыхание перехватывает от боли, но она все равно прижимает меня к стене. Она вскидывает бритоголового мужчину за плечо, помещая его между нами и линией огня. Тот вздрагивает в такт еще трем выстрелам.

БАБАХ. БАБАХ. БАБАХ.

Запах крови в воздухе сгущается. С каждым вдохом я как будто делаю глоток крови, и меня чуть не тошнит. Над нашей человеческой баррикадой я вижу фигуру, ныряющую обратно в боковой туннель. Я вижу ее лишь мельком, но этого достаточно. Рита.

26, 17, 448,0,3337, 9, 1 миллиард, Пи, треугольники, косинусы, интегралы. Моя голова полна математической шрапнели, мои мысли разбиты выстрелами. Чувство, что сердце вот-вот вырвется из груди. Я едва слышу крик Бел.

— ПИТТИ!

Извиваясь, она выползает из-под громады бритоголового агента, и я с трудом поднимаюсь на ноги, думая только об одном: выплеснуть весь свой чистый, калечащий страх на лицо, руки, голос и швырнуть его в моего врага. Этого будет достаточно для разрыва сердца, достаточно, чтобы убить. Я — оружие. Они сделали меня таким, и теперь пусть расхлебывают.

Я кричу, пронзительно, и стучу зубами. Мой крик заполняет туннель, и я представляю, как мой страх следует за ним, невидимый и ядовитый, как нервно-паралитический газ. Рита выходит из укрытия, и наши взгляды встречаются поверх ствола ее пистолета.

«Подавись, мерзкая манипуляторша», — думаю я.

Она даже не моргает, прежде чем выстрелить. Я снова падаю, но на этот раз в меня попадают. В правом плече рвущее, жгучее ощущение, как будто кто-то прижал к ключице автомобильную зажигалку. От моего крика зубы сотрясаются до самых корней. Моя спина касается пола. Белла смотрит на меня сверху вниз, и только когда слезы высыхают, я вижу ее облегчение.

— Ты в порядке! — кричит она. — Тебя едва задело. А теперь беги! — Еще выстрелы, еще сотрясения. У Бел есть пистолет.

Она стреляет, укрываясь мертвым оперативником, ее глаза горят.

— Беги! — снова кричит она, мотая головой назад.

Всего в двух метрах позади нас зияет дверной проем. Она прикрывает меня, тратя свои пули, чтобы я мог убежать. Я колеблюсь. Ты не можешь ее бросить. Только не сейчас. Не снова. Господи, как болит плечо.

Я перекатываюсь на живот и на локтях ползу мимо остывающего тела бритоголового мужчины. К его бедру пристегнут пистолет, и я хватаю его. Он тяжелый и чужеродный в моей руке. Я с трудом встаю на колени, гляжу на Риту жгучими, полными слез глазами и отвожу спусковой крючок.

Черт! Отдача отбрасывает меня назад. Пуля вонзается в потолок, и осколки каменной кладки сыплются вниз. Кажется, будто плечо мне вырвали с корнем. Я моргаю, лежа на спине, пыль от осечки щиплет глаза.

Чья-то рука хватает меня за воротник и рывком поднимает на ноги.

— Питер Уильям Блэнкман, твою налево! — кричит Бел. Я едва вижу ее сквозь кирпичную пыль. — Если ты умрешь здесь, клянусь, я буду ненавидеть тебя вечно. А теперь беги.

Она сильно толкает меня. Теряя равновесие, я бегу, и пистолет, как якорь, тянет мою простреленную руку вниз. Последнее, что я вижу, прежде чем ввалиться в дверной проем, — это силуэт моей сестры, уходящий в пыль.

На охоту.

РЕКУРСИЯ: 5 ДНЕЙ НАЗАД

Рита сложила руки на груди, ее карие глаза терпеливо наблюдали за мной. Стоя в окровавленном платье, она излучала неприятный хирургический прагматизм. За ее спиной огромная металлическая дверь была распахнута настежь, готовая поглотить меня целиком.

— Ты всего боишься, — сказала она, — а я ужасно страшная.

Я думаю об этих карих глазах, уверенно глядящих поверх дула пистолета, направленного в голову моей сестры…

Да, думал я тогда и думаю сейчас, вы действительно страшная.

СЕЙЧАС

Парадная дверь 57 распахнута настежь, тяжеленная, как ворота мавзолея. Вместо Риты с дерзко скрещенными на груди руками из дверей врассыпную выходят мужчины и женщины.

Они спешат, опустив головы, молча рассеиваются по туннелям, и только их тени порхают по кирпичам. Их здесь десятки. Я смутно узнаю пару-тройку из них — аналитиков, которых видел во время своего первого визита. Их руки пусты, никто не несет ни бумаг, ни ноутбуков.

Мое дыхание, прерывистое и болезненное, замирает в груди. Я съеживаюсь в своей кирпичной щели, уверенный, что кто-то из них заметит меня и закричит в яростном узнавании. Пистолет — мертвый груз в моей руке. Я вздрагиваю и пытаюсь представить себе, что снова нажимаю