Белый кролик, красный волк - Том Поллок

Она пожимает плечами, но улыбается.

— Да, но это стиль, а это редко имеет что-то общее с действительностью. Не напрягайся, Пит. Снайперы через дорогу в отключке, но в остальном все с ними в порядке.

— Тогда что это на тебе? — вопрошаю я. — Кетчуп?

Она качает головой.

— Кетчуп плохо сохнет. Это в основном вода, сироп и пищевые красители, а остальное… — и она лукаво улыбается.

Бел оттягивает воротник рубашки в сторону, чтобы показать безупречно забинтованный порез, тянущийся вдоль ее ключицы.

— Совсем без настоящего тоже нельзя, для запаха. Сюда.

Она протягивает ко мне руки, и я послушно следую. Естественно. Запах крови бьет под дых, но все остальное — ее сила, ее тепло, сама она — так знакомо и так правильно, что я падаю в объятия сестры, и ей приходится поддерживать меня.

— Мне очень жаль, — шепчет она. — Стоило тебя предупредить. Но ты все сделал идеально. У нас на счету каждая минута, а значит, нужно было запугать ее побыстрее, и твое лицо подействовало даже лучше, чем мое.

Мое лицо. Мой страх. Я чувствую, как сердце колотится в груди, когда я прижимаюсь к Бел. Если для того, чтобы запугать 57 и заставить их плясать под нашу дудку, достаточно моего собственного страха, дело, можно сказать, в шляпе.

Бел отдирает меня от своего плеча и смотрит мне в глаза. Ее пальцы липнут к моим волосам.

— Я могу выполнить свою часть сделки, мелкий.

— Ты на восемь минут старше, — говорю я.

Но я не могу не думать о ране, которую она нанесла сама себе. Иногда мне кажется, что за эти четыреста восемьдесят секунд она узнала так много, что я никогда не смогу ее догнать. Никогда не смогу предсказать или понять ее. Все, что мне остается, — это доверять ей. Она — моя аксиома.

Бел обматывает сначала меня, а потом и себя светодиодными лентами. Когда мы щелкаем реле, на первый взгляд ничего не меняется, но я знаю, что теперь я — ходячее облако ультрафиолетового света, сбивающее с толку камеры.

— Ты готов? — спрашивает она.

— Нет.

— Тогда вперед.

Она поворачивает ключ в дверце шкафа, и там так тихо, что на мгновение мне кажется, ключ не сработал. Но затем шкаф складывается внутрь, и перед нами открывается полоска темноты, и стальная лестница спиралью поднимается нам навстречу. Я думаю о том, что сказала Бел, о том, что 57 не захотят звать полицию. Они могли бы удержать нас снаружи, в этом я уверен. Но не сделали этого, потому что хотели, чтобы мы пришли. Они приглашают нас войти. Я проглатываю кисловатую слюну, которая начинает наполнять мой рот.

Перестань, ведешь себя как параноик.

Как? Ну, конечно же, я параноик, я такой, но беспричинная ли это паранойя?

Я думаю, в конечном счете это не имеет значения. Хотят они того или нет, не прийти мы не могли. Подошвы моей сестры стучат по металлическим ступеням, как боевые барабаны.

Она протягивает окровавленную руку, и я беру ее, и следующий шаг кажется легче, и пока мы спускаемся в темноту, мне удается подстроиться под ее ритм.

РЕКУРСИЯ: 5 ДНЕЙ НАЗАД

— Преданность и жажда справедливости — хорошие качества, Питер. — Тон Риты был ласковым и хрупким, как снежинка. — Но это личные интересы, а не корпоративные, и наша организация такого обычно не одобряет.

Но потом, всего через несколько секунд, говоря о моем отце, она сказала:

— Он нас тоже пугает, Питер.

Да, она могла солгать, могла изобразить пыл в глазах, подделать дрожь в голосе, но я так не думаю. И в глубине души какая-то часть меня, о существовании которой я едва подозревал, обратила на это внимание.

Шпионское агентство не жаждет мести, не знает ревности…

…но его можно напугать, и это уже кое-что.

СЕЙЧАС

— Сюда, — говорю я Бел, изучая обрывок бинта в своей руке. Шариковая последовательность Л и П все еще слабо читаема на фоне жесткой от крови ткани.

Мы спешим по коридорам, каждую секунду заново удивляясь, что нас до сих пор не схватили, не расстреляли, не убили. Каждый вдох дает нам смелость верить в следующий.

Лабиринт так же отвратителен, как и пять дней назад, свет от люминесцентных ламп, привинченных к потолку, так же режет по глазам, как хлорка. Удушающая пыль поднимается от кирпичей, потолок, кажется, вот-вот рухнет мне на голову, просто назло, зато, по крайней мере, сегодня я не хромаю. Сегодня, несмотря на свой страх, я двигаюсь с определенной целью.

Не считая редких утешающих перешептываний, тишину нарушают только наши торопливые шаги, тяжелое дыхание и периодически хруст, когда Бел проходится молотком по очередной камере слежения.

— Совсем расслабились, да?

В голосе Бел слышится нетерпение. Не может дождаться, понимаю я с восхищением. У нас с ней похожая кожа, она одинакового оттенка и одинаково усыпана веснушками, но под ней Бел совсем другая. Каждая ее частица кипит желанием вступить в бой.

— Почему они до сих пор не пришли за нами? — недоумевает она.

— Мне кажется, они боятся.

Может быть, мне это только кажется, но я чувствую, как страх этого места смешивается с моим. Еще один побочный эффект маминого вмешательства? Мои кости гудят: камертон в тональности «замуровать его к черту».

— Чего? Нас всего двое.

— Да, именно это их и пугает.

Она вопросительно смотрит на меня, но мне это кажется очевидным. 57 перестраховывается и боится сделать неверный ход. Мне это слишком знакомо — как район, испещренный тупиками, где было бы легко заблудиться, если бы вы не выросли, гуляя по его улицам.

— Они шпионы, а не солдаты. Они всех подозревают в заговоре, в блефе, который можно раскрыть. Вряд ли им придет в голову, что двое семнадцатилеток додумались брать самое секретное шпионское агентство Великобритании на абордаж.

И, если так посудить, кто может их винить?

— Кроме того, — добавляю я, уворачиваясь от фонтана брызг, когда Бел сбивает очередную камеру, — они по профессии наблюдатели, а ты колошматишь их глаза. В центре их лабиринта теперь слепое пятно. Они не знают, что может в нем скрываться, и не спешат это выяснять, потому что не хотят быть убитыми. Они тянут время и ждут, когда мы выдадим себя.

Бел поворачивается, глядит на меня впечатленно, и я сияю.

— Ну ты даешь, — говорит она. — Доктор Страха.

— Мне нравится, как ты это говоришь.

— Да?

— Как будто это сверхдержава, а не семнадцать лет жизни с букетом нервных расстройств.

Она пожимает плечами.

— Почему это