Горе побеждённым - Ольга Сухаревская

   Ипатов открыл глаза. На него осуждающе смотрел Спаситель с  большой иконы в серебряном окладе.

 - Опять обделался, – вздохнул молодой человек. – И как это я не додумался толкнуть решётку? Но во всех романах решётки не открываются. Герои подныривают под них или ищут потайной ход в стене. Там, между прочим, за каменной кладкой петель не было видно, – утешал он себя.

 Канделябровские деревянные ходики прокуковали девять.

 - Проспал! – встрепенулся Ипатов. – И ведь никто не разбудил!

 Он быстро оделся и пошёл в кухню. Спиридон, в любимом фартуке, готовил завтрак.

 - Что, выспался? – спросил он хмурого молодого человека. – То-то. А Вилим Яковлевич ещё спит. Лёг уже утром. Умаялся, незнамо как. Тот дядя, с наводкой, похоже, вас кинул. Он и у Феди не объявился. Так-то, вьюнош.

 - Что теперь будет?

 - Будет и двенадцать, а пока только десятый час. Хорошо, что отец Меркурий в Кремль с ночёвкой ушёл – у него там, в Чудове, келарь в приятелях, а то бы ещё с ним катавасия была. Приволокли девку, а не подумали, куда она нам?

 - Это совсем не то, что вы думаете. Она – пленница. Её похитили, усыпили и задумали продать. Она из благородных, Кондратьич.

 - Ой-ой, какой здеся защитник людей объявился, посмотрите на него! А ты подумал, что это неприлично ни ей, ни нам, чтобы в мужской компании молодая девушка находилась? У нас в доме даже животное – мужчина. Что люди скажут?

 - Какие люди?

 - Какие-какие… Почтенные, не тебе чета.

 В этот патетический момент в кухню вплыла дородная тётка в одежде сестры милосердия и доложила:

 - Барышня пришли в себя. Ежели угодно, можно зайти.

 Мужчины бросились  в гостевую, смотреть девицу.

 Это была тоненькая девушка, с тёмными волосами, настороженными серыми глазками и чуть великоватым ртом на беленьком узком личике. Лёжа в кровати, она беспокойно переводила взгляд с одного вошедшего на другого, не видела в них знакомых, и всё больше пугалась.

 «Не красавица», - расстроился Ипатов.

 Поначалу он тешил себя мыслью, что явился спасителем прекрасной царевны.

 «Пигалица, бровей нет, а рот -  хоть завязочки пришей!», - досадовал он.

 «Охти, Боже ж мой, детка какая! – умилился тем временем Канделябров. – Звёздочка. Как специально сделанная! Личико какое жалостливое. И верно Ипатов подметил – из благородных».

 - Вы нас не опасайтесь, барышня, – заверил её Спиридон. – Если вам позволяет здоровье меня выслушать, то я сейчас расскажу, кто мы такие, и как вы сюда попали. А потом мы уйдём, и с вами останется только сестра Антонина.

 Незнакомка немного успокоилась и кивнула в знак согласия. Канделябров придвинул стул поближе к кровати, уселся и начал говорить. Александр Прохорович стоял сзади и лишь изредка вставлял свои замечания в особо драматических местах спасения девушки.

                                                                              ***

   Собакин вышел из спальни в половине двенадцатого. Тогда же и сели завтракать. Ели пуховую кашу из смоленской крупы на миндальном молоке с черносливом и орехами. Потом яйца и  тамбовский окорок со слезой. Вильям Яковлевич был молчалив. О девушке докладывал старший помощник:

 - Девицу зовут Екатериной Павловной Гурьевой. Приехала она в Москву из Вязьмы. Дворянского звания. Сирота. Отец – полковник  в отставке, герой русско-турецкой войны, участвовал в штурме Плевны. Катерина – его единственный ребёнок. Он умер от старых ран, когда девочке было десять лет, а мать - три года назад, от чахотки. Родни никакой. Взяла её из милости какая-то вяземская вдова, из чиновниц. Жилось у ней  не сладко. Понятное дело: не у папы с мамой. Когда этой зимой барышне исполнилось семнадцать, опекунша решила пристроить  её замуж, чтобы с рук сбыть. Нашла вдовца – хозяина местной скотобойни.  Жених уже две супруги в гроб вогнал, а теперь на девчонку польстился. Так ей и сказал: «Мала да без своих денег. Я из тебя верёвочку совью, какая мне требуется». А сам всё время пьяный. Короче: денег у неё сколько-то было, вышла она, в чём была, и на поезд в Москву – искать защиты. Надоумил её кто-то в Опекунский совет обратиться. Она нам с Ипатовым сказала, что семья её коренная, московская. А уехали они из города с матерью, когда та заболела, для воздуха. И, вроде бы, не безденежные её родители были, а концов нет. Как добралась до столицы – не помнит. Ей в поезде какая-то «сердобольная» тётка обещалась помочь, по голове гладила, сокрушалась на её сиротскую долю и дала что-то выпить. Дальше помнит плохо. Только то, что  на вокзале эта самая тётка вывела её из поезда и предложила каким-то оборванцам. А, когда девочка хотела от них убежать, её ударили по голове до потери сознания.

 Собакин повертел в руках кофейную ложечку.

 - Ты ей веришь?

 - Да, Господи, как себе, – заверил Канделябров. – Вы сами с ней поговорите и убедитесь.

 - И что мы с ней станем делать? – раздражённо спросил Вильям Яковлевич. – У меня тут не приют для благородных девиц. Ты сам-то понимаешь, что ей здесь не место?

 - Понимаю, очень даже понимаю,  – вздохнул Спиридон, – но не выбрасывать же её на улицу? Сначала сами спасли, а потом на улицу выкидывать хотите, так, что-ли?

 - Это не я её спасал, а вот этот защитник людей, – Собакин ткнул пальцем в помощника. – Заварил кашу и сидит – кофе пьёт со сливками. Что прикажете делать с вашей спящей царевной, Александр Прохорович?

 Молодой человек не ожидал от начальника такого афронта и набычился.

 - Вам жалко, да? Жалко, что бедняжка поживёт здесь, пока мы не узнаем всех её обстоятельств и не выправим ей документы.

 - Кто это «мы», позвольте спросить? – полюбопытствовал Брюс. – С «Чёрным сердцем» полный провал – дело ушло из-под контроля. А вас заботит какая-то девица! На нас в суд могут подать за укрывательство несовершеннолетней!

 - Денег надо дать её опекунше, чтобы она отдала её метрики и дело с концом, – настаивал Ипатов.

 - Смотри, Кондратьич, как у нашего молодца всё просто получается. Научился руками разводить за моей широкой спиной и деньгами швыряться тоже, между прочим, моими.

 Александр Прохорович стал красным, как рак.

 - И пожалуйста. Всё, что потратите, можете удержать из моего жалованья. Буду работать бесплатно. А как у неё документы будут в порядке – увезу в Посад, к мамаше. Не пропадать же человеку на улице.

 - Вы, Ипатов, небось, считаете себя благородным рыцарем? Утритесь – я на эту роль не претендую.

 - Понимаю вашу иронию, Вильям Яковлевич, – с горечью в голосе ответил помощник. – Я своё место знаю и прекрасно понимаю, что именно благодаря вам мы смогли спасти эту девушку. И сейчас её судьба зависит тоже от вас.

 - Простите, что перебиваю вас…

 В дверях столовой стояла Катя, закутанная в неимоверно большой для неё, «маскарадный»  капот.

 - Простите, господа. Сестра Антонина заснула. Она бедняжка замучилась со мной это ночью. Я не подслушивала, а только хотела вас всех поблагодарить за моё спасение и сказать, что сейчас же соберусь и уйду, чтобы не причинять вам беспокойства.

 Мужчины заговорили все разом: об этом не может быть и речи, они рады быть ей полезными, они всё сделают, чтобы она стала свободной и независимой и … не составит ли она им компанию за завтраком?

 Девушка улыбнулась и кивнула. Тотчас Канделябров превратился в порхающего мотылька, который стал безудержно таскать из кухни разные деликатесы. А когда Катя, перед едой перекрестилась, он, всхлипнув от умиления, понёсся на кухню делать ей шоколад.

 Ипатов ещё раз оглядел тоненькую фигурку «спящей красавицы» и подумал, что она хоть и не красавица, но очень мила.

 Собакин улыбался, гостеприимно почивал гостью и не сводил с неё глаз. После недолгой беседы Вильям Яковлевич мысленно согласился с Канделябровым: девушка искренна и, вероятно, несправедливо обижена судьбой. Но, это была проза. Ужас заключался в том, что он не мог оторвать глаз от её лица, сам не зная почему.

 «Так, только спокойно, – говорил он себе. – Не паникуй. Давай разберёмся: ну - мила,  ну - молода, непосредственна, похоже, что и умна. Мало ли таких. Что ещё? Чёрт знает что ещё, но -  прелесть, что такое!».

 Это лицо стало ему дорогим за мгновенье. Эти серые глаза, ах, какие искристые и манящие. Тёмные волосы и очень светлые брови – от этого взгляд кажется открытым и беззащитным, как у ребёнка. Она смешно морщит нос. На верхней губе родинка. Ключицы торчат – совсем худышка, цыплёнок.

 У Вильяма Яковлевича перехватило горло. Он закашлялся, извинился и вышел. В ванной, умывшись холодной водой, решил:

 «Только не это. Не поддамся. Поручу все хлопоты о ней Канделяброву, а сам буду заниматься «Чёрным сердцем». Главное – меньше видеться. И надо срочно найти себе мамзель.

                                                                              ***

   Через день вернулся отец Меркурий. Ипатов с Канделябровым, перебивая друг друга, поведали ему обо всём: и как дело провалили, и про «спящую царевну».  Тут она сама и явилась. Накануне сестру Антонину свозили в магазины – купить девушке одежду. Катя предстала перед священником в  скромном полотняном платье, с заплетённой косой. Спиридон сказал, что так приличнее. А коса-то – чистый шёлк. Чёрная и серебром отливает. Батюшка слушал её историю, качал головой, охал, потом притянул к себе «чадо Катерину»  благословил  и поцеловал в лоб. Видно было, что полюбил. Так определил Канделябров. Александр Прохорович, поддаваясь общей симпатии к гостье, находил в ней всё больше привлекательного. Теперь он уже видел её милую улыбку, высокий красивый лоб и, конечно, волосы… Они пахли резедой, и это начинало кружить голову впечатлительному романтику.