Миля над землей - Лиз Томфорд

мало ли. И, как я уже сказал, дело не в тебе. – Его взгляд устремляется на меня, мягкий и правдивый. – А вот пожертвование было для тебя.

Я пытаюсь сдержать улыбку, не желая, чтобы он видел, как сильно каждая мелочь, которую он делает, начинает влиять на меня, но тщетно.

– Кстати, спасибо тебе за это. Это было смешно и чересчур, но ты даже не представляешь, насколько кстати.

Он толкает под столом мою ногу, а потом слегка обхватывает ее, желая хоть как-то ко мне прикоснуться.

– И у тебя все готово к тому, чтобы ее забрать? – продолжаю я.

Кого я обманываю? Конечно, готово. Этот мужчина всегда готов на все сто.

– Да. Последнее – это ее ошейник, но его доставят завтра. Хочешь посмотреть? – Он достает телефон и увеличивает фотографию на экране, показывая мне.

– Ты купил ей ошейник от Луи Виттона с металлическими шипами?

Его брови обиженно хмурятся.

– Ты шутишь? Конечно, купил.

– Люди подумают, что в этом она выглядит устрашающе.

– Ну и хорошо, – быстро отвечает Зандерс. – Пусть думают. Мы с тобой знаем, что она милая, но я не против, если все остальные будут считать, что она грозная.

Я возвращаю свое внимание к тарелке, бормоча себе под нос:

– Тебе так нравится создавать ошибочное впечатление?

Я с сожалением смотрю на него, между нами сгущается напряжение, мы оба молчим.

Зандерс наклоняется вперед, не отводя взгляда:

– У тебя есть еще какие-нибудь вопросы? Может быть, не связанные с Рози? Может быть, несколько вопросов обо мне? Потому что я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать.

Я с трудом сглатываю, изучая его потрясающее лицо. В его глазах светится понимание, и в моем предыдущем заявлении нет никаких признаков осуждения или раздражения.

– Зачем ты притворяешься? Почему ты не даешь людям увидеть, насколько ты хорош?

Он отводит взгляд от тарелки:

– Ну, для начала слишком это серьезный вопрос.

Я закидываю ноги на свой стул и поворачиваюсь к нему, уделяя ему все свое внимание.

– У нас тут ужин из пяти блюд. Времени полно.

Грудь Зандерса вздрагивает от смеха, а на губах появляется расслабленная улыбка. Он косится на меня, мгновение колеблясь, а потом отодвигает свою тарелку.

– Когда семь лет назад меня пригласили в «Чикаго», у меня уже была определенная репутация со времен учебы в колледже. «Чикаго» искал защитника, кого-то, кто мог бы защищать других парней на льду, и я подошел по всем параметрам. В следующем году я как бы продолжил в том же духе, но только в следующем сезоне, когда обменяли Мэддисона и мы в итоге подписали контракт с одним и тем же агентом, дела действительно пошли в гору. У Рича возникла идея создать для нас эту сюжетную линию. Мэддисон – золотой мальчик в хоккее. Его все любят, и противоположностью этому являюсь я – отличный игрок, которого все ненавидят. Мы на это повелись, и оба сорвали куш на нашем маленьком дуэте. И я не собираюсь врать. Я тогда чертовски наслаждался каждой минутой.

Я понимающе киваю, зная, как сильно Зандерс дорожит своей репутацией.

– До этого года, – продолжает он. – До сих пор в моей жизни не было никого, на кого негативно повлияла бы моя медийная персона. А сейчас тот факт, что ты восприняла меня не таким, какой я есть на самом деле, пугает тебя и чертовски убивает меня, Стиви. Если бы я мог вернуться на семь лет назад и изменить все с самого начала, я бы это сделал.

– Почему бы тебе не изменить это сейчас?

Он испускает глубокий, смиренный вздох:

– Это – мой образ в хоккее. Я в середине сезона перезаключения контрактов, и «Чикаго» хочет, чтобы я представлял этот образ. Иначе они мне не заплатят. По крайней мере, Рич так считает.

– И это все? Все дело в деньгах?

На его лице появляется чувство вины.

– Ну, на самом деле нет.

– Тогда в чем дело, Зи?

Он не отвечает, его глаза бегают по сторонам, но он отказывается смотреть на меня.

– Мне страшно, – бормочет он себе под нос.

Я недоверчиво усмехаюсь:

– Ты же ничего не боишься.

Он устремляет на меня полный честности взгляд.

– Я многого боюсь. Включая тебя. – Он делает большой глоток пива. – Я боюсь, что если все увидят меня настоящего, то, возможно, им это не понравится. Может быть, они перестанут меня любить. Может быть, «Чикаго» не захочет меня, а ведь именно здесь мои лучшие друзья. Я не хочу играть где-то еще. Людям нравится говнюк и повеса, который проводит кучу времени на скамейке штрафников, но полюбят ли они меня, если узнают, что я предпочитаю говорить об «Активных умах», а не о том, с кем, по их мнению, я сплю? Будут ли они по-прежнему любить меня, когда узнают, что я пла́чу, когда смотрю диснеевские фильмы со своей племянницей? Полюбят ли они меня, если узнают, что я не могу перестать думать о своей стюардессе, которая продолжает считать, что я – какой-то кусок дерьма?

Это заставляет меня сделать паузу.

– Зи, я не считаю тебя куском дерьма. Я думаю, ты куда лучше многих, но ты никогда никому не позволяешь этого увидеть, и я не понимаю, почему ты так стремишься это скрыть. Обычно ты не лжешь, но ты лжешь о том, насколько ты хороший человек? Я не понимаю почему.

– Да потому, Стиви! – Он повышает голос, но не кричит. Он невероятно расстроен, но не я тому причиной. – Раньше я был самим собой, но этого оказалось недостаточно. Ради всего святого, меня бросила собственная мать!

Я пытаюсь дышать, но не могу. Понимание переполняет меня. Теперь все ясно: его страх оказаться недостойным любви исходит от его матери – женщины, которая его бросила.

– Гораздо меньше больно, если тебя ненавидят, когда ты не являешься самим собой, чем если тебя не любят таким, какой ты есть, – продолжает он. – Как бы я ни говорил людям, что мне нравится их ненависть, больше всего на свете я хочу, чтобы меня любили, но я пока не готов рисковать быть отвергнутым.

Я тоже была самой собой, и этого оказалось недостаточно. На самом деле я чувствовала это бо́льшую часть своей взрослой жизни. Этот мужчина, который кажется непробиваемой кирпичной стеной, на самом деле чрезвычайно мягок и напуган, у него больше чувств, чем он хочет признать.

– Я могу быть самим собой лишь с несколькими людьми. Я не готов демонстрировать всему миру, какой я на самом деле. Стиви, меня это пугает.

Я кладу свою руку поверх его, нахмурив брови, чтобы сдержать эмоции.

– А мне ты доверяешь?

Карие глаза Зандерса смягчаются, ловя мой взгляд.

– А ты как думаешь, милая?

– Почему?

– Потому что на данный момент риск потерять все из-за того, что я не буду с тобой самим собой, намного страшнее, чем показать тебе, кто я есть. Ты мне