Гулящая - Панас Мирный

- Два билета!.. Три!.. Пять!..- кричали со всех сторон. Звенели деньги; волчком вертелись еврей с женой.

Но вот толпа барышень и молодых людей, купив билеты, двинулась по проходу между двумя высокими домами в сад. Целая гирлянда цветных фонариков покачивалась на длинной проволоке над этим проходом, словно радуга перекинула над ним свою дугу. А там впереди - за нею - огни, огни! море света! Чуть не каждая веточка чахлых садовых деревьев горела своим огнем; над каждой дорожкой висела цветная дуга.

- Ах, какая красота! Какая красота! Вот чертов Штемберг! Все-таки он человек со вкусом! - восторгались посетители.

В саду действительно было красиво: дорожки, которые вились между клумбами цветов, были посыпаны песком; на развесистых грушах, мелколиственных акациях и широколистых молодых осокорях и кленах светились цветные шкалики; издали казалось, что это на ветках покачиваются плоды; деревья были подрезаны, подстрижены, чтобы ветви не попадали в глаза гуляющим, не мешали им; от цветных шкаликов на белый песок падали синие, зеленые, желтые, оранжевые круги света, и казалось, что это дорожки выложены цветными камешками, по которым тихо шелестят шелковые шлейфы барышень и поскрипывают лаковые сапожки молодых людей. Все это было на боковых аллеях. А на главной? Маленькие беседки, густо увитые диким виноградом, расположились вдоль всей аллеи; входы их чернели так, словно это черные пещеры разевали свой зев, дивясь радужному сиянью вокруг. Лишь кое-где горели в беседках свечи и суетились какие-то страшные тени, словно мертвецы явились с того света и из зеленой засады любуются гуляньем, которое широкой рекой разлилось у самого вокзала 1. [1 Вокзал - здесь летний ресторан с эстрадой.] Там были собраны все диковинки, все чудеса, какие только могла создать из огня и света человеческая фантазия. Вон огромные стеклянные шары, словно три солнца, висят над тремя дверями, ведущими в вокзал, и отбрасывают желто-молочный свет; рядом всеми цветами радуги переливаются цветные фонарики; а вон около высоких колонн, поддерживающих широкую веранду вокзала, покачивается длинная гирлянда маленьких, еле заметных плошек, словно это звездочки, спустившись с темного неба, унизали высокие колонны. На веранде множество стульев, скамей, искусно сплетенных из лозы диванчиков; весь вокзал заставлен столами: и длинными-предлинными, и круглыми маленькими, и четырехугольными ломберными; на длинных столах пылают сотни свечей в широких канделябрах, на высоких и низких подставках ярко горят круглые лампы, столы уставлены яствами и питиями, хрусталь искрится и переливается на свету радужными красками. А там, рядом с вокзалом, высокие подмостки под круглой крышей, густо увитые с боков виноградом. Там разместился полковой оркестр, и бравурные звуки его разносятся по всему саду.

Мала птичка, а какие красивые у нее перышки, невелик сад, а сколько туда набилось народу! И все разодеты, все разряжены в пух и прах: все в шелках да в бархате, в серебре да в золоте! Вон выступает целая стайка барышень, да такими мелкими, плавными шажками, что куда там до них перепелочке! Пышные платья присобраны в сборки, пущены в складочки, словно на них поразбросаны пестренькие перышки; а уж сшиты-то как- каждая вытачка не круто спускается вниз, а сбегает легкой волной, чтобы вверху как можно красивей обрисовать круглые руки, плечи и грудь; на ножках крошечные башмачки на высоких и тонких каблучках,- горе тому, кто попадет под такой башмачок! Ручки так туго обтянуты лайковыми перчатками, что пальчика не согнешь. Личики румяные - бог его знает, то ли от румян, то ли от того, что горячая кровь кипит в пылких сердцах, всегда готовых хоть половину человеческого рода обнять, только бы не женскую. Глаза горят и сверкают, словно звезды в небе или дорогие камни в золотых сережках. А уж речь-то у них протяжна и певуча, как песня, так и манит, так и завлекает. Недаром столько кавалеров увивается за барышнями - толпой окружили их, а кое-кто и в середину пробрался. Бороды у одних длинные, у других - короткие, пальто широкие, шляпы сдвинуты на затылок; вьются кавалеры вокруг барышень, как хмель вокруг тычины, заглядывают в блестящие глазки, непринужденно жестикулируют, ведут веселый игривый разговор, сыплют острыми шуточками, вызывая то искренний, то притворный смех... Вот дородные еврейки со своими дочками, будто добрые овцы с ягнятами, важно плывут, ослепляя всех яркостью нарядов,- то, как жар, красных, то, как луг, зеленых, то, как небо, голубых, то, как солнце, оранжевых. Они презрительно посматривают на все и вся, как бы говоря: "Это что? у нас в Одессе гораздо лучше..." Следуя примеру "мамаш", пыжатся и дочки. Не меньше сестриц напыжились и братцы, которые шествуют особняком, заложив за спину руки. Впрочем, те из них, кто побогаче и побойчей, присоединяются к своим "барышням". Зато "папаши", либо, сбившись толпой посреди дороги, поднимают гвалт, в котором только и слышно "кербель" да "дрей копкен", либо важно стоят в сторонке и думают какую-то великую думу. То ли это дума неудачника, у которого недавно тысячи между пальцев уплыли, то ли счастливчика, который уже владеет половиной города и намерен в скором времени заграбастать и вторую? кто знает? кто отгадает?.. Стоят они, оцепенелые, ни оглушительный звон и гром полковой музыки, ни говор и смех людей, ни беготня официантов, которые так и шныряют в толпе, таща поверх голов всякие яства и пития,- ничто их не трогает, ничто не в силах вывести из этой глубокой задумчивости,- как каменные!.. Зато расшумелись купцы да купеческие сынки... То не вешние воды ревут и клокочут, снося плотины, сметая запруды, это их крики заглушают несмолкаемый шум толпы... "Налей! Прими! Иван Петрович! а ну-кась ерофеича!.. Ах, волк те заешь!.. Давай: пить так пить!.. Ужо пойдем, брат, к Анютке... Жги, шельма, огнем гори!" - только и слышно из глухой беседки, которая стоит как раз напротив вокзала. У входа в нее целая орда официантов, народу вокруг - яблоку негде упасть. "Наши владимирцы загуляли!" - слышится чей-то охрипший голос. "А-а! Петру Кузьмичу! наше вам!.. Полынной хошь, брат, или аглицкой?" Петр Кузьмич, пошатываясь, привстает и берет "аглицкую"... "Ура-а!" Дребезжит посуда, звенят разбитые рюмки!..

Сад уже был битком набит, а народ все прибывал и прибывал. То все шли свои, городские, но вот появились и приезжие. Медленно и важно входят в сад столпы дворянства и земства, щурясь от света, льющегося со всех сторон; за ними, удивленно озираясь, мелкими шажками семенят их приверженцы и прихлебатели, встречаются со старыми городскими знакомыми, с кем пришлось в молодости служить или гулять... "Да неужто это вы, Иван Петрович?.." - "Он самый. Простите, а вы кто будете?" - "Неужели не узнаете? Сидора Трофимовича не узнаете?" - "Сидор Трофимович?! Боже мой!.." И старые приятели обнялись, облобызались. Начинается разговор, расспросы про житье-бытье. Вспоминают старину, удивляются, хохочут... Чего только не бывало в старое время!.. Всюду говор, шум, гам.

Но вот снова грянула полковая музыка и заглушила весь этот шум... Громко и пронзительно взвизгнули флейты и кларнеты; протяжно загудели трубы и фаготы; бьют литавры, будя гулкое эхо, стонет и ревет турецкий барабан, так что ветви на деревьях трепещут от его громовых звуков... Шум и гам дополняют эту музыку... Все смешалось - и звуки музыки, и говор, и крик не разберешь ни одного слова, не поймешь, кто о чем говорит,- все гудит, кричит, визжит и воет, все вихрем кружится, словно вьюга зимой... А народу собралось - и в вокзале, и около вокзала, и в темных уголках сада, на глухих дорожках - всюду полным-полно, битком набито.

Музыка сыграла и смолкла. Отчетливей стал слышен говор. Этот требует одного, тот - другого. Кричат официантам, чтобы поскорей подавали. Одни устроились около вокзала пить чай; другие разошлись по беседкам освежиться пивком; третьи потянулись в вокзал хватить рюмочку водки... Просторней стало на дорожках, свободней около вокзала... Столпы важно прохаживаются и ведут тихий разговор.

- Что это такое? Только и слышно: интересы крестьянства, интересы крестьянства этого требуют!.. Да разве крестьянство - это всё? Разве исторические судьбы государства им создавались? Это черт знает что такое! Если мы, культурные элементы, не выступим вперед и не заговорим о диком разгуле демагогии, то что же ожидает государство? Оно потонет, неминуемо потонет в разливе самой страшной революции... Мы должны стать на страже и предупредить!..- глухо вещал, подчеркивая каждое слово, один из столпов.

- Но позвольте. Чего же вы хотите? - перебил его маленький щуплый человечек в широкополой шляпе, от которой на его лицо падала густая тень.Ведь это одни только общие места, которые мы уже около десяти лет слышим из уст охранителей! Вы определенно формулируйте свои желания.

- Извольте,- басом начал столп, бросив на маленького человечка презрительный взгляд.- Во-первых, мы требуем, чтобы нас выслушали, а для этого необходимо дать нам преобладающее значение хотя бы в таком незначительном органе самоуправления, как земство. Помилуйте: не только в уездных управах избраны председателями полуграмотные писаря, эти истинные пиявки народные, но и в губернскую управу втиснули членом какого-то ремесленника.