Гулящая - Панас Мирный

- Я не такая, как Марина, ко мне солдаты не ходят! - гневно ответила она; но Довбня уже ушел в столовую и не слышал ее.

Грустная, невеселая села она на лавку у стола и подперла рукой щеку. В неплотно притворенную дверь пробивался из столовой свет и длинной узкой полоской тянулся по темному полу. Христя смотрела на эту полоску, а тоска и досада давили ей душу... Там, за дверью, на столе остался ее недопитый чай, а ей так хотелось в первый раз в жизни попить с милым другом чайку, словом с ним перемолвиться. "Вот и попила! вот и поговорила! И принесла же его нелегкая! И чего? Пьяница проклятый! Надоело по шинкам таскаться, так давай еще по гостям ходить!" - бранится про себя Христя, а слезы у нее так и кипят, так и застилают глаза... вот-вот брызнут!.. И вдруг...

- Христя! - донесся до нее голос Проценко.

Две слезы, будто две горошины, показались у нее на глазах, щекоча, покатились по личику и тяжело упали на землю.

- Христя! - еще раз крикнул Проценко.

- Чего? - Христя поскорей утерлась.

- Чего ты там сидишь? Иди хоть чаю нам налей.

Христя, потупившись, вошла в столовую, молча подошла к столу, налила чаю и пошла было в кухню.

- Куда же ты? Разве не хочешь чаю? - спросил Проценко.

- Да она плачет,- взглянув на нее, сказал Довбня.

- Плачет? Чего?

Тревожный взгляд Проценко встретился с ее заплаканными глазами... Христя убежала в кухню.

- И чего это она? - удивлялся Проценко.- Была так мила, весела... Чай наливала, смеялась; а тут сразу - на тебе! - говорил он Довбне.

- Погодите, уж не я ли ее обидел? - догадался Довбня.

- Как? Чем?

- Да... кладу пальто и говорю ей: "Смотри, чтоб солдаты не украли". А она мне: "Какие?" - "Может, говорю, к тебе ходят".

- Так вот чего она!..- бросился Проценко в кухню.

- Да-а-а,- всхлипывая, ответила Христя.- Разве я с солдатами знаюсь? Разве я путаюсь с ними, что он мне глаза ими колет,- совсем расплакалась Христя.

- Ну и дурочка же ты! Я ведь только спрашивал,- успокаивал ее Довбня.

- Дурочка! А зачем же говорить такое?

- Ну, он больше не будет. Довольно, перестань. Умойся холодной водой да иди сюда, чайку нам налей,- говорит Проценко, досадуя в душе на Довбню.

- Я, ей-богу, не думал ее обижать,- стал оправдываться Довбня.- Так себе брякнул, а она вот видите... Бабьё! Все они такие. И Марина такая... Вы знаете, зачем я к вам пришел?

- Зачем?

- Женюсь! - сверкая глазами, ответил Довбня.

- Помогай бог! На ком?

- Пришел просить на свадьбу. Придете?

- Отчего же? На ком женитесь?

- Да на Марине!

Проценко только глаза вытаращил.

- Как на Марине? Ведь Марина в деревне.

- Была в деревне, а теперь тут.

- Как? Каким образом?

- Жаль мне стало проклятую девку. Пропадет, думаю. Ну, я и выписал.

- Когда же свадьба?

- Да вот после праздников. Сразу после богоявления.

- Удивительно! - задумавшись, проговорил Проценко.

- Удивляетесь? Все удивляются, кому не скажешь. "Пропал, говорят, человек! Учился, учился, стоял на хорошей дороге, жить бы да бога хвалить, так нет же, взял и сам себе петлю надел..." Странные люди! - глухо проговорил Довбня, отчаянно затянулся папиросой и хлебнул чаю; он медленно выпустил целую струю дыма и окутался им, как облаком.

- Я сказал: странные? - послышалось из этого облака.- Нет, лукавые! подлые! - воскликнул Довбня.- Разве они знают, что значит честно мыслить, жить, не лукавя? Наделали каких-то перегородок, разделили людей и задыхаются в этих тесных углах, голова у них как в тумане, сердца разбиты; они прячут-таят самые заветные свои желания, не живут, а мучаются, прозябают и зовут это жизнью! А попробуй поди против них, соверши поступок, который не вяжется с их бредовыми обычаями, сразу поднимут крик: нельзя! неприлично! А почему нельзя? Почему неприлично? Потому что никто еще не поступал так, потому что это не принято в их кругу... Ложь! плевать на все! Все можно, все прилично, что только дает счастье человеку, все, что делает его лучше, поднимает выше! Вот что значит честно мыслить, честно жить, не лукавить с самим собой! А они говорят: пропал! Да хоть бы и пропал,сердито кричал Довбня,- кому какое дело? Разве они взлелеяли мои лучшие мысли? Разве они поддержали мои честные намерения? Подлецы!.. Они не видели, как я болел душой, как разрывалось у меня сердце, как я колебался, как я шатался. Разве они поддержали меня, чтобы я не упал? Нет? Так какое же вы имеете право судить - хорошо или дурно я поступаю? Вы бы еще имели право, если бы я приносил вред обществу, деньги тащил бы из ваших карманов, души губил... А то вы - сами по себе, я - сам по себе. Я не вам, а себе хочу свить гнездо, чтобы было где голову приклонить в черные дни... Вы говорите: женись для этого на благородной, постригись в попы. Плевать мне и на ваших благородных и на ваших попов, которые возвышенное Христово учение обратили в ремесло!.. Плевать я хотел, плюю и буду плевать на них! Устрою свое счастье, как сам считаю нужным, а не так, как вам хочется! - все больше и больше кипятился Довбня.

Проценко улыбнулся.

- Погодите! - сказал он Довбне.- С кем вы воюете? Со мной, что ли?

- С вами? Нет, я знаю, что вы стоите выше этих торговок, которые на каждом перекрестке готовы пересуживать человека. Если бы вы были таким, я бы не стал разговаривать с вами об этом.

- Так чего же вы кричите? Чего сердитесь?

- Да ведь досадно, мат-тери его черт! Всем до меня дело, всем я поперек горла стал... "Вы женитесь на Марине? Вы женитесь на простой девке?" А если даже и женюсь? Что ж из этого? Что я, кому-нибудь поперек дороги стал? Не даю кому-нибудь жениться на барышне?.. Пошел сегодня к попу... к отцу Николаю... Да! кланяется вам попадейка. "Если увидите, говорит, спросите, что случилось, почему позабыл нас, глаз не кажет?"

- Да так, то нездоровится, то некогда,- морщась, ответил Проценко.

- Да мне-то все равно! - махнул рукой Довбня.- Я думал, в самом деле что-нибудь путное, а она так, попадейка, кукла - и все!

Проценко хотел что-то сказать, но Довбня жестом остановил его.

- Погодите! Я все доскажу вам. Прихожу сегодня к нему договариваться насчет венчания. С ним у нас разговор был короткий, по дружбе он только заломил с меня двадцать пять рублей за венчание... Двадцать пять так двадцать пять, думаю. Черт с тобой! И тебе надо жить. А тут и она вмешалась. "Так вы женитесь?" - "Женюсь",- говорю. "На ком?" - "Да так, на одной девке".- "Как на девке? На простой девке?" - "На простой",- говорю. "Как, вы женитесь на простой девке, на мужичке?" - "На простой,- говорю я ей,- на мужичке"... Смотрю - она нос задрала, сморщилась, будто ей дрянь какую-то к носу поднесли. Посмотрел я на нее, посмотрел, да и говорю: "Куколка вы, куколка! А вам в вашем гнездышке уютно живется?" Вздохнула она. "А все-таки, говорит, я свою жизнь на мужицкую не променяю".- "Ну и живите по-своему. Почему же вы другим не даете жить по-своему?" - "Да я, говорит, ничего. Только вы, говорит, учились, к другой жизни приучены, а она?.. Она... все-таки мужичка..." Я только рукой махнул, горбатого могила исправит! Слепорожденный никогда не увидит света!.. И вот до сих пор не могу прийти в себя,- мрачно закончил Довбня.

- Да стоит ли? Вы ведь знаете, что она губернская барышня. Ну и плюньте!

- Плюнуть?! - воскликнул Довбня.- Да если б она одна была такая, а то все, все! А мне ведь надо с ними жить, общаться с ними. Ведь не каторжники мы, прости господи, чтобы скоротать свой век, сидя в четырех стенах. Надо ведь и в гости иной раз сходить и к себе людей позвать. Как же с ними жить после этого, скажите, пожалуйста? Это они-то будут гнушаться мною, насмехаться надо мной, да ведь они мизинца моего не стоят! Не то страшно, что я не сумею завоевать счастье, а то, что они первые станут мне поперек дороги, отравят его,- упавшим голосом произнес Довбня...- А все-таки женюсь! Пошли они к чертовой матери! - крикнул он, махнув рукой.- Дайте-ка мне чаю.

- Христя, чаю! - крикнул Проценко.

Христя вошла и, потупившись, стала наливать чай.

Довбня поглядел на нее.

- Ты, я вижу, все еще сердишься? Я не знал, что ты такая обидчивая. Ну, прости мне, прости да послушай, что я тебе скажу. Ты знаешь Марину? Она, кажется, твоя подруга? Замуж выходит. На свадьбу приходи.

Христя, сердито сопя, налила чаю и, увидев, что Проценко еще не допил свой стакан, молча вышла из комнаты.

- Молчишь?.. Сердишься? Ну и сердись, бог с тобой! - сказал Довбня и снова закурил.

Допив чай, он сразу поднялся.

- Прощайте.

- Куда же вы?

- Надо. Одна сидит дома, скучает... Так не забудете, придете?

- Когда же?

- В первое воскресенье после богоявления... Приходите.

- Спасибо, приду.

Довбня ушел.

- А ты, дурочка, рассердилась,- проводив Довбню, сказал Христе Проценко.- И чай не захотела пить!

- Зачем же он болтает такое? Как еще пьяный не ввалился?!

- Вот женится - остепенится.

- Кто женится? он? Какая дура за него пойдет?

- Как какая? Марина!.. Он же звал тебя на свадьбу к ней.

- Он женится на Марине? - воскликнула Христя.- Будет вам, обманываете!