Гулящая - Панас Мирный

- Что это вы тут расходились? - послышался в отворенную дверь голос барыни.

Свирид выпустил Марью и застыл в смущении посреди кухни.

- Да вот этот черт! - застыдившись, проговорила Марья.- Пришел к Христе... из одной деревни с ней... принес ей поклоны...

- Да небось не Христе их бьет, а тебе! - сказала барыня, затворяя за собой дверь.

- Вот видишь, чучело! Я ж тебе говорила: не ори! - упрекала его Марья.

- Да разве я знал, что их там черт поднимет... ну вас совсем: еще влопаешься. Где моя шапка? Пойду.

- Ты без шапки пришел,- смеется Марья.

- Разве без шапки? Да нет, как будто в шапке. И он быстрым взглядом окинул кухню. Шапка лежала на постели. Марья прыгнула, как кошка, схватила шапку бросила ее Христе на печь.

- Не давай! - крикнула она.- Пусть идет без шапки.

- Я без шапки не пойду.

- А что ж, здесь останешься?

- Конечно. Ты меня хоть на самый краешек постели положи, только с собой рядышком.

- Хитер! Так я с тобой и легла! - щебечет Марья.

- А почему же нет? Что я, у бога теленка украл?

- Может, и украл... Да ну тебя! - хохочет Марья.

- Ишь, мне кричать не велит, а сама на весь дом хохочет... Ну вас! бежать скорей от греха. Христя! брось мне, пожалуйста, шапку.

Только Марья собралась крикнуть: "Не бросай!", как Христя уже швырнула шапку.

- А что, не бросила? - стал дразнить Свирид Марью, тыча в нее шапкой.Думаешь, все такие, как ты. У меня Христя - во! - и он чмокнул свои два пальца.

- Будь это я, ни за что бы не отдала.

- Так ведь это ты... Прощайте!

- Пошел к черту!

- Ты бы хоть проводила,- сказал из сеней Свирид.

- Собак боишься?

- Боюсь.

Марья вышла со Свиридом. Видно, она далеко его провожала, потому что вернулась не скоро и промокла до костей.

- Ну и непогодь! - сказала она Христе и, дрожа, полезла на печь.

Та молчала. Свесив голову на грудь, сидела она в темном уголке, прижавшись к кожуху печи, и думала свою невеселую думу.

- Ну вот и пригорюнилась! Чего? - спросила Марья.

Христя стала плакать и жаловаться на свою судьбу. Одна осталась память об отце и матери, и ту добрые люди снесли!

- А зачем же ты так оставила?

- Я ж на них оставила, думала, добрые люди! - плакалась Христя.

Разговор не клеился. Христя, покачиваясь, молча сидела в уголке, а Марья лежала около нее и по временам тяжело вздыхала.

На следующий вечер Марья ушла и вернулась далеко за полночь. Христя слышала, как несет от нее винищем. На третью ночь она что-то все волновалась, то и дело вздрагивала, точно кого-то ждала. Уж и хозяева спать легли, а она все не ложилась. Христя забралась на печь и скоро заснула. Ее разбудил шорох в кухне; она стала прислушиваться - кто-то шептался.

- Марья! - окликнула Христя, подняв голову.

Шепот смолк.

- Марья! - еще раз крикнула она на всю кухню.

- Чего? - спросила та.

- Кто-то шепчется... Ты слышала?

- Тсс! - тихо ответила Марья.- Это брат.

- Какой брат?

- Здравствуй, землячка! - вполголоса сказал кто-то Христе.

- Тсс! - снова зашипела Марья.

- Чего там "тсс"? Не бойся! Христя - землячка! - снова ответил тот же голос. Христя услышала, как кто-то из них, шутя, дал, должно быть, другому шлепка, как Марья взвизгнула.

Христя узнала голос, узнала Свирида и, повернувшись к стене, с головой накрылась свиткой, чтобы не слышать, как они шепчутся.

На следующий день Марью стали рассчитывать.

- Я не хочу, чтобы ты ко мне в дом хахалей водила! - говорила барыня.

- Не хотите, и не надо! - огрызнулась Марья.- Я и сама не хочу служить у вас. Оставайтесь с теми, кого вам легко обманывать!

- Молчи, а то я тебе глотку заткну! - крикнул барин.

Марья ушла и не попрощалась, а Христя осталась. Пока Марья ругалась с хозяевами, она не посмела сказать барыне, что одной ей не справиться по дому и со стряпней. Горькая, невыносимая тоска охватила ее, и вместе с тем всякие страхи лезли в голову. Ей казалось, что она попала в неволю, что с ней теперь могут сделать все что угодно, что ее будут истязать и увечить и никто ее не пожалеет, никто за нее не заступится; одна она, как былинка средь широкого поля, как маленькая щепочка средь бурного моря!.. От страха она никак не может прийти в себя, места себе не находит. Совсем она теперь растерялась и с мыслями не может собраться, вихрем проносятся они в мозгу, и такие все страшные!

- Не спеши так, Христина,- тихо говорит ей Пистина Ивановна.- Сделай сперва одно, а потом принимайся за другое; а то если сразу все начнешь, только время проведешь, а дела не сделаешь. Это потому, что ты еще порядка не знаешь, а когда приучишься к порядку, все будет хорошо... Ты не думай, Христя, что будешь работать за старую плату: мы тебе прибавим.

- Тяжело, барыня, одной,- собравшись все-таки с духом, сказала Христя, не глядя на хозяйку.

- Это тебе только так кажется... А когда будет много работы, я тебе помогу: ведь и у меня две руки.

Христя ничего на это не ответила, только подумала: "Две-то две, да чьими будешь жар загребать?"

Она так уходилась, пока стряпала, что еле обед подала. Хозяин все кричал на нее: "То прими, это подай".

- Да не кричи ты так на нее, ради бога! - заступилась хозяйка.- А то начнешь орать, так уж порядка не жди.

Проценко сидел грустный, молчаливый, он только изредка сочувственно поглядывал на Христю.

После обеда, проходя через кухню в свою комнату, он спросил у нее:

- Так вы теперь, Христина, одни остаетесь?

Как ножом полоснуло ее по сердцу! Она почувствовала, как забилось оно у нее, защемило. Все поплыло у нее перед глазами, подбородок задрожал, лицо задергалось. Она опрометью выбежала в сени, чтобы не расплакаться.

От целодневной беготни, волнения и страха она так устала, что вечером совсем расклеилась: руки и ноги ноют, голова как свинцом налита, клонится, глаза застилает туманной пеленой. Подав хозяевам самовар, она присела на постель передохнуть, прислонилась головой к дверному косяку и сама не заметила, как задремала.

И снится ей сон, томят ее сонные грезы. Видит она высокую гору, поросшую редким лесом, покрытую, как зеленым ковром, густою травой; под горой речка синеет, голубою лентой обвилась кругом нее. А там, за рекой, долина расстилается, ровная, долгая, глазом не охватишь зеленого простора, дальний край долины тонет в синеве небес. Христя стоит на горе, на самой верхушке, и смотрит на долину, озирается вокруг. День. Солнце стоит над головой, и золотые лучи его, словно камни-самоцветы, горят, отражаются на зеленой траве, и чистая речка от них светится до самого дна. Вон меж песочком темнеет лягушечий шелк, вон омут приметен; пустая ракушка покачивается на легкой волне; там вон пиявка ползет, а там рыбки плещутся. Да сколько их! Целой стайкой плывут; спинки - черные, бока серебристо-золотые, а глаза с красными ободками... "Пойду к воде, спущусь к самой речке, полюбуюсь, как рыбки плещутся, а может, искупаюсь",- думает Христя. "Верно, хорошо там купаться: вода чистая, дно песчаное. Пойду!" Христя спускается с горы. Да как же скользко! Ноги так и ползут, как бы еще не упасть. Христя старается удержаться и не может, точно кто в спину толкает ее... Вон какая развесистая ива стоит над рекой, ветви свои купает в воде. Там и тень и уголок укромный; и раздеться можно - никто не увидит, да и случится кто - есть где спрятаться... Христя не идет, а бежит. Добегает - что за диво! Самую высокую ветвь ивы словно кто надвое переломил, спустив сломанный конец до самой земли; по бокам маленькие ветки перепутались, переплелись, будто кто нарочно их переплел. Шалаш, настоящий шалаш! Или чье-то жилье: и земля посыпана зелеными листьями, устлана ветками явора. Верно, тут кто-то живет, приют чей-то здесь. А Христе что за дело? Она оглянулась - никого не видно. "Это, верно, девушки сделали такой шалаш для купанья,- думает она.- Вон и тропинка от самой воды до шалаша устлана ветками явора, чтобы не испачкать ноги после купанья. Скорей раздеться, пока нет никого, скорее в воду, пока никто не пришел!" Христя мигом сбросила одежду, распустила длинные косы и, как русалочка, выбежала на бережок. Солнце обливает ее своими лучами, сверкает неприметными искорками; зайчики бегают по ее телу, а к ногам подбирается легкая прохладная волна и щекочет ей пальцы. Снизу прохладой веет, а сверху солнышко пригревает, ласкает, нежит Христю. Как маленький ребенок, заигралась Христя на бережочке: то коснется ногой воды и, вздрогнув, отскочит, станет на солнышке греться, то присядет, поплещет руками по тихой волне, брызнет на себя и скорее спрячется в шалаш. Что-то страшно ей сразу броситься в воду, нырнуть в ее холодные, прозрачные волны. "Ну, отважусь, нырну!" - решает Христя, поднимает руки вверх и подается всем телом вперед... Она сгибается-клонится вниз... вот-вот упадет, вот-вот нырнет в воду!.. И вдруг - как крикнет! И отпрянула как безумная. Страшный черный паучище сидел, как копна, на вербе и глядел на нее своими блестящими вытаращенными глазищами; одной мохнатой лапой, как клешней, он впился ей в руку, а другой готовился схватить ее... О боже! что за чудище! Христя как ужаленная бросилась прочь... Листья с ивы посыпались на землю, черный паучище прыгнул на Христю, расправил лапы и обвил ее ими, как плетями... Невыносимая мука, жестокая боль пронизала ее насквозь. Христя бросилась вместе с пауком в воду, ушла с головой в синие волны, вынырнула... И - о чудо! - вместо паука, видит перед собой Проценко. Его белые руки обняли ее шею, ясные глаза заглядывают ей в лицо, губы тянутся для поцелуя...