Трагический эксперимент. Книга 5 - Яков Канявский

выбит ещё в 1914–1915 гг., а на фронтах офицерские погоны примеряли вчерашние прапорщики и есаулы. Тем более красные куда жёстче проводили мобилизацию. Это лишь после взятия Зимнего главком Николай Крыленко обещал красноармейцам золотые горы за службу. Декрет Совнаркома от 15 января 1918 г. определял зарплату бойца в 50 рублей, а для вступления в ряды, словно в мушкетёры Людовика XIV, требовались рекомендации. Но уже в мае 1918-го в деревнях и на фабриках зачитывали декрет «О принудительном наборе в Рабоче-крестьянскую Красную армию», который «повелительно диктуется всем положением страны как для борьбы за хлеб, так и для отражения обнаглевшей на почве голода контрреволюции». Про зарплаты уже никто не вспоминал. Офицеров касалось отдельное постановление: «Все вообще лица из числа бывших офицеров независимо от их настоящего звания и рода занятий подлежат призыву на действительную военную службу в Красную армию и назначаются на соответствующие командные должности».

Без военспецов красные были бы обречены — это даже Ленин потом признавал. И едва ли не ключевой вопрос на развилке истории: почему они соглашались служить? Каким образом прославленный генерал Алексей Брусилов возглавил Особое совещание при главкоме РККА и в сентябре 1920-го вместе с Лениным и Троцким подписал воззвание к командирам армии барона Врангеля: мол, гарантируем всем сложившим оружие полную амнистию? Дальнейшее известно: сдавшихся после ухода Врангеля офицеров прибивали за ноги к брёвнам и топили в Чёрном море. Брусилов застрелился или подал в отставку? Ничуть не бывало: он до самой смерти в 1926 году занимал важные посты в Красной армии и в 70 лет состоял при Реввоенсовете «для особо важных поручений».

Когда большевики взяли власть, старая номенклатура осталась на своих местах по инерции — как в армии, так и на гражданской госслужбе. Как пишет историк Андрей Ганин, автор книги «Семь „почему“ российской Гражданской войны»: «Среди старших офицеров, продолжавших служить на прежних местах при новой власти, было распространено заблуждение, что, оставшись на старых должностях, можно сохранить контроль над армией в новых условиях и не отдать её в руки большевиков». Генерал-майор Александр Балтийский рассказывал, что царь и Временное правительство не справились с грузом задач, а большевиков он воспринял «по признаку преемственности власти», не вмешиваясь в политику. А генерал Сергей Лукирский, также сделавший карьеру у красных, вспоминал: «Октябрьская революция внесла некоторую неожиданность и резко поставила перед нами вопрос, что делать: броситься в политическую авантюру, не имевшую под собой почвы, или удержать армию от развала как орудие целостности страны. Принято было решение идти временно с большевиками». «Временно» растянулось до 1930-х годов, когда Лукирский и Балтийский были арестованы и расстреляны ОГПУ. Вероятно, не хотели «бросаться в авантюру» и те тысячи офицеров, которые не стали вместе с атаманом Калединым защищать Ростов и Новочеркасск. Ещё один «красный генерал» Павел Петров признавал: «Все мы тогда плохо знали или закрывали глаза на то, что делалось на юге, и считали, что в интересах русского дела надо держать в своих руках хотя бы и в стеснительных условиях военный аппарат». Впрочем, кто кого «держал в руках» — большой вопрос.

Объясняя свои мотивы, красные офицеры рассказывали, что «вне армии и в отрыве от любимого дела эти люди себя не представляли». Кого-то привлекали жалованье и продовольственный паёк — тут все, естественно, вспоминают про голодную родню. Хотя военспецы в РККА часто сталкивались с открытым неповиновением солдат (возник даже термин «спецеедство»), к которым они теперь должны были обращаться на «вы», они куда меньше теперь рисковали стать жертвой расправ на фоне «классовой неприязни». Тем более уже в марте 1918 года в Красной армии отменили выборы командиров. А кое-кто шёл за карьерой и достатком. Для особых поручений при Михаиле Фрунзе состоял бывший генерал Владимир Ольдерогге, который во время Русско-японской войны оскандалился получением взятки за поставку гнилых шпал.

Нельзя отрицать, что с обеих сторон сражались и убеждённые пламенные бойцы. По оценкам Андрея Ганина, за годы Гражданской войны погибло более 50 тысяч коммунистов, а в корниловских ударных полках белых — свыше 13 тысяч человек. Отмечен террор с обеих сторон, но его масштаб несопоставим с происходившим в СССР в 1930-е годы. Смоленские архивисты подсчитали, что в их области за годы войны репрессировали 693 человека, или 0, 04 % населения. И это стандартный процент по российским губерниям. Летом 1918 года был момент, когда «красные офицеры» стали массово переходить к белым, а Троцкий издал известный указ о расстреле семей дезертиров. Но он повсеместно не исполнялся, поскольку у большевиков родственники тоже жили на занятых белыми территориях. Ганин рассказывает историю, обнаруженную им в оренбургском архиве: зимой 1919 года сотник Рогожкин, словно шолоховский Гришка Мелехов, решил перейти от белых к красным, но казаки его не поддержали. Посему Рогожкин расцеловался с боевыми товарищами и поскакал «менять окрас» один.

На гражданке людьми тоже двигали в основном карьерные и материальные мотивы. В десятках фильмов показано, как революционные солдаты и матросы свергают деятельность Временного правительства. Тем не менее примерно 40 % министров Керенского остались служить большевикам: Мануйлов, Кишкин, Верховский, Малянтович, Скобелев, Некрасов, Никитин, Маслов, Зарудный. Внук основателя знаменитой галереи Сергей Третьяков, ушедший было в эмиграцию, с 1929 года стал сотрудничать с Иностранным отделом ОГПУ.

Национализация промышленности в 1918–1920 гг. породила систему из 50 главков, руководивших деятельностью 37 тыс. предприятий, централизованно распределявших сырьё, топливо и выработанную продукцию. Бюрократический аппарат за несколько лет достиг 4 млн служащих. Понятно, что революционному матросу с коктейлем «Слеза комсомолки» снабжение Кировского завода не доверишь. Изучение анкет чиновников 1918 года показало, что бывшие сотрудники царских министерств и губернских учреждений составляли среди управленческой элиты более половины, а в хозяйственных ведомствах — от 70 до 100 %.

Белые не случайно сохранили контроль за территориями на окраинах, где много портов, а крестьяне более зажиточны и консервативны. Но даже среди них не наблюдается понимания неминуемой катастрофы, которую влекут за собой отмена частной собственности, ликвидация свободного рынка и гонения на образованные слои общества. Когда советская власть в Архангельске была свергнута капитаном I ранга Георгием Чаплиным при поддержке англичан, большие надежды белых возлагались на сознательных поморов-добровольцев. Однако почти все волостные советы Северной области отвечали на призывы Чаплина одинаково: «Добровольцев нет ввиду начавшегося лова сельди».

А чего тогда желать от вчерашних крепостных из Нечернозёмья? Приезжим агитаторам крестьяне прямо заявляли: «Наша партия одна — Земля и Воля». «Чёрный передел», которым веками бредили помещичьи рабы, вдруг стал реальностью — и никакие разговоры о нормах права, сохранении государства и нормального рынка на массы не действовали. Как отмечали