Тайный воин - Мария Семенова

– Бабушка! – уже вслед окликнул молодчик. – Я потом на крышу полезу… чтобы не в напужку тебе…

На третий день Шерёшка вынесла ему миску варёного ситовника. Помедлила, осталась смотреть, как он сновал по крыше туда-сюда, перестилая берёсту. Надо же было, действительно, показать ему, где течет.

– Сядь! – велела она, когда парень спрыгнул наземь пополнить работный припас.

Он послушно сел, только рука нетерпеливо разглаживала на колене берестяной лист в изнаночных письменах жуковин.

– Под кем ходишь? – строго спросила Шерёшка. – Под Лихарем?

Она убирала волосы по андархскому вдовьему обыкновению: пускала седые пряди на спину и плечи, лишь голову повязывая платком.

Он гордо ответил:

– Мне господин Ветер учитель.

Бабка прищурилась:

– Когда красть печенье приходил Лихарь, он пытался разобрать крышу примерно там, где ты латаешь сейчас. – И похвасталась: – Я ему глаз чуть не выткнула чапельником, с тем и убрался.

Подвижные брови парня вдруг собрались к переносице.

– Ты, бабушка, к нам как придёшь, учитель тебя в свои покои ведёт… Что ж он не прислал избёнку поправить, пока зимней бурей не раскатало?

Шерёшка снова озлилась:

– Рот бесстыжий прикрой! Довольно того, что он жизнь мою никчёмную сохранил!

И замахнулась на бесчинника клюкой. Взялся, мол, дело делать, вставай и радей, а то, вишь, расселся! Он не стал уворачиваться, не отскочил, даже локтем не заслонился, только прижмурил глаза. В левой брови у него сидел рубчик, отчего та казалась надломленной. Бабкина рука замедлила движение… остановилась… утвердила костыль между колен. Охаверник фыркнул, вскочил и был таков – взмыл на крышу, снова застучал топором.

Вечером он уже привычно наладился в дровник.

– Ишь выдумал! – рассвирепела старуха. – В сенцы полезай, кому говорю!

Он как есть поклонился порогу. Вошёл, устроил в уголке тощий заплечный мешок, стал оглядываться. Соображал, к чему ещё приложить руки. Шерёшка затворила дверь, оставив его в темноте. Сквара сел, расправил под головой куколь, мало не засмеялся. Никак смутить его захотела, покинув в тёмных сенях?.. После его-то невишных странствий по крепостным вертепам?.. Рука сама собой нашарила на груди кармашек, но играть Сквара не стал, убоялся побеспокоить старуху. С неё станется, выгонит обратно в дровник либо вовсе за забор да заречёт возвращаться…

Ему начало что-то сниться, когда в доме со стуком упала деревянная миска. Потом избяная дверь громко и обиженно заскрипела. Когда она стукнула о косяк, Сквара уже стоял, щурясь на свет. Шерёшка вышла простоволосая, лучина за спиной превращала её в растрёпанную кикимору.

– А свистульку свою в дёрн на крыше зарыл или приколотил куда? – спросила она так, будто Сквара у неё последнюю утку стащил и хотел втихаря сожрать, но попался.

Он начал было оправдываться:

– Не, я…

Бабка замотала головой:

– Лезь в избу, неслушь!

Сквара благодарно поклонился, шагнул через высокий порог.

Он, в общем, догадывался, что увидит, но оторопел всё равно. Шерёшка жила в таком позорном сиротстве, что, по мнению правобережника, всей деревне впору было кануть сквозь землю. Щели в стенах, пробитые где мхом, где ветошью, где очёсками собачьей кужёнки. На закопчённых стропилах – длинные махры слипшейся сажи, похожие на тенёта в Инберновых погребах: знак, что печка никуда не годится. Полати с драными одеялами… Пол, сберёгший клочья берёсты лишь по углам, куда не сворачивала каждодневная старухина тропка… Только из одного кута мучительно вкусно тянуло мёдом, маслом, сладкими пряностями, но в ту сторону Сквара боялся даже коситься.

– Бабушка, – сдавленно выговорил он. – А соседи что ж?.. Мужики?..

Шерёшкины глаза, светло-карие, как у многих андархов, угрожающе потемнели.

– Зги не приму от стервоядцев!

Сквара не решился спросить почему, просто молча смотрел, как разгоралось чёрное и опасное пламя.

– Они грабили крепость, а нас бросили умирать! – продолжала старуха. – Они не пришли спасти нас, хотя наверняка слышали крики!.. Если бы к нам сунулись волки, я даже им дитя отдала бы…

Шерёшкин взгляд был словно проклятие.

Вот когда скопом навалились холод и мрак пройденных подземелий! Сквара вспомнил развалины, перегородившие подход к Мытной башне. Вырванные, а то и сломанные кабаны величиной в половину избы. Целые стены кладки, сбитые с оснований, кренящиеся грозно и тяжеловесно…

Годы притупили некогда когтистые сколы, каждое прошедшее лето добавило по слою зелёного мха. Пройдёт ещё время, мох станет землёй, поди догадайся, как много всего скрылось под мягким круглым горбом… Сколько в нём угасло надежд, боли, радостных ожиданий, драгоценных светочей памяти… Кто сможет представить, как рушились палаты, ещё вчера сулившие надёжный уют, как дружеские стены вдруг превращались в каменные челюсти, крушившие беззащитную плоть… И люди кричали в этих челюстях. Звали на помощь…

А другие люди пробегали мимо, не слушая криков и даже детского плача. Тащили в мешках расхватанное добро. Спешили нахапать побольше, пока всё не рухнуло окончательно.

Сквара был готов сделать что угодно, лишь бы Шерёшка не смотрела так, словно он был одним из похищников. Он не смел раскрыть рта, только мял пальцами гайтанчик кармашка, не зная, вынуть или оставить.

Шерёшка устало вздохнула, опустилась на лавку, вдруг спросила его:

– Сам откуда взялся, чудо смешное?

Сквара, пребывавший мыслями во днях Беды, даже моргнул:

– С Конового Вена я, бабушка. Здешние нас дикомытами прозывают.

Она удивилась:

– Что, теперь и оттуда кровью брать стали?..

– Не, – сказал Сквара. – Мы с атей на левый берег в гости пришли. Меня сильно забрали.

Раньше он произносил это, гордясь и скорбя о своей поруганной вольности. Ныне – смущаясь, вынужденно вспоминая деяние учителя, которое старался приводить себе на память пореже.

– Кто забрал? – подслушала его мысли Шерёшка. – Ветер, стало быть?

Сквара ниже опустил голову:

– Ветер…

– Он тогда живо разогнал вороньё, – снова обратилась к минувшему старуха. – Молодой был, чуть постарше тебя. Он сам отваливал камни, чтобы добраться до нас. Он вынес меня из-под земли на руках… – Добавила шёпотом: – Только дитятко спасти не успел.

Сквара попытался представить заваленных людей. Искалеченных, беспомощных, умирающих. И как учитель выносил к свету Шерёшку, в забытьи уронившую голову ему на плечо. Собственные лазанья по подвалам предстали бесцельными и пустыми, он вспомнил страх и круги перед глазами от усилия, когда выставлял загородивший выход отломок. А если бы за той каменной дверью маялась, плакала… к примеру, Ишутка…

Что-то царапнуло. «Из-под земли?..» Нешто гостевые палаты в глубину вверглись? А что, в Беду и не такое бывало.

– Бабушка, – тихо спросил он. – Ты ведь, говорят, в самом Фойреге раньше жила…

Он думал услышать о городе, который знал по впечатлениям трёхлетнего малыша, но Шерёшка фыркнула:

– В самом? Да я праведного Аодха видела, вот как тебя!

Сквара только и смог восхищённо выдохнуть:

– Ух ты!..

– У моего отца не было родовых заслуг, позволяющих войти во дворец, – продолжала Шерёшка. – Он своим трудом добился того, что царь пожелал увидеть его. Мотушь всю ночь перешивала наряды…

Мотушь, отметил про себя Сквара. Самое любовное обращение к матери, принятое у андархов. Больше всего ему хотелось узнать, не приметила ли будущая Шерёшка шустрого мальчонку, носившегося по палатам вперегонки с крылатым щенком. Вслух он робко выговорил совсем другое:

– Твой батюшка, верно, был знатный источник… Чем он так порадовал праведного Аодха?

Шерёшка вновь подозрительно уставилась на него:

– На что тебе?

– Мой атя лыжи людям верстает. Лучше делателя во всём Правобережье нету, – похвастался Сквара. – Я в его след хотел… да Владычица иную долю назначила.

– Батюшка держал списчиков, переплетал книги, – как-то тяжело выговорила Шерёшка. – Кто мог знать…

Она опустила голову и молчала до того долго, что Сквара отважился напомнить о себе:

– Ты, бабушка, небось и праведную царицу Аэксинэй…

Так уж вышло, что зрительно братишка Светел твёрже помнил отца. Он рассказывал о седом величественном человеке с такими же, как у него самого, медово рдеющими глазами. А вот мать… Руки, запах, ласка, тепло… Голос он узнал бы наверняка. Но покажи ему искусно списанное поличье – мог усомниться.

– Бабушка… Царица, наверное, красива была?

Старуха словно очнулась. Скваре показалось, она готова была поленом в него шваркнуть.