Представление о двадцатом веке - Питер Хёг

с этой, ставшей впоследствии столь знаменитой, писательницей она приехала в Данию в тысяча девятьсот пятнадцатом году. Здесь она и осталась (и не спрашивайте меня почему, у меня и так достаточно забот, чтобы еще выяснять, каким образом Глэдис оказалась на Странвайен), и теперь Карл Лауриц нанял ее домоправительницей. Его серые глаза равнодушно смотрели на предостерегавших его знакомых, твердивших, что найти приличную прислугу стало невозможно и что на негров полагаться нельзя, и никогда не знаешь, чем все это кончится. Ему было совершенно неважно, что Глэдис говорит на смеси датского, английского и своего родного языка, он разглядел в ней силу воли и непоколебимый авторитет. В тот день, когда она впервые появилась в доме, он собрал всех слуг: трех садовников, шофера, горничных, камеристок, двух официантов, массажистку, повара и кухарок — в зале перед большим камином. Солидные знакомые Карла Лаурица очень бы удивились, если бы увидели и услышали его в тот день. Куда только подевались его любезность, обаяние и подкупающие манеры! Для обитателей невидимой части дома у него имелся совсем другой тон, одновременно отеческий и угрожающий — так он когда-то говорил со слугами в Темном холме. Он сообщил, что с этого дня Глэдис — домоправительница. Вы знаете, что меня вы должны чтить, как Господа нашего, а мою жену любить, как Богоматерь. А теперь вот что я вам скажу. Глэдис вы должны бояться, как генерала. И если у присутствующих есть какие-либо соображения по поводу цвета ее кожи, то советую сейчас же, не мешкая, отправиться в свою комнату и высказать их своему комоду, а потом можете вынести комод из дома, и я позабочусь о телеге, которая увезет вас с ним к чертовой матери и больше вы тут работать не будете!

Никаких соображений ни у кого не оказалось, ни тогда, ни позднее.

Но я хочу вас предостеречь — не подумайте, что такое поведение Карла Лаурица объясняется его великодушием. Ничто не говорит нам о том, что он питал какую-то особую симпатию к иностранцам или был неравнодушен к экзотике, или хотел бросить вызов широко распространенному мнению, что чем южнее ты оказываешься от Альп, тем более примитивных существ там встречаешь. Если в данном случае Карл Лауриц продемонстрировал непредвзятость, то лишь потому, что ему это было выгодно. Безошибочное чутье подсказало ему, что в Глэдис есть те качества, которые необходимы для строгого, умелого, экономного и незаметного управления таким домом, как его дом на Странвайен.

Так и получилось. Очень скоро стало казаться, что и дом, и парк как-то сами поддерживают себя в порядке. И лишь потому, что Карл Лауриц настаивал на том, чтобы раз в две недели лично выплачивать слугам их жалованье, он точно знал, что они существуют. Глэдис сумела оценить границу между видимой и невидимой частями дома и так умело использовала ее, что могло пройти несколько дней, когда даже Амалия, которая большую часть времени проводила в доме, не видела других слуг, кроме своей камеристки, шофера и того официанта, который в этот день подавал ей еду.

Обращаю ваше внимание на то, что Амалия — первая женщина среди наших с вами героев, у которой нет домашних обязанностей и у которой вообще нет никаких обязанностей в жизни. Хотелось бы, конечно, сказать, что в данном случае мы впервые сталкиваемся с понятием свободного времени. Тем не менее трудно определить, насколько время для Амалии действительно являлось «свободным», но я могу рассказать, чем она занималась. А занималась она тем же, чем и ее подруги из Ордрупа и Шарлоттенлунда, обитавшие, как и она, в домах, в которых как-то сама собой девалась уборка и где завтраки, обеды и ужины сами собой материализовались на столе. Эти женщины брали уроки рисования и музыки и еще учились тому, как делать красивые композиции из цветов. Летом они занимались верховой ездой в клубе Матсона в парке Дюрехавен, а зимой — в манеже Кристиансборга и много времени проводили вместе. Однако на самом деле, мне кажется, все эти занятия вряд ли можно назвать увлечениями. Конечно, легко поддаться искушению и назвать их кучкой тепличных растений из высшего общества, растений, живущих под стеклянным колпаком, в то время как жители Копенгагена по-прежнему умирают от голода на улицах или в таких доходных домах, как тот, в котором столько лет жили Анна с Адонисом, но это будет не совсем справедливо. Несомненно, все эти уроки верховой езды, чаепития, цветочные композиции, поездки на ипподром и в магазин Фоннесбека преследовали несколько важных целей, среди которых первостепенная предполагала решение одной определенной задачи — показать окружающему миру и самим себе, что же такое представляет собой истинная женственность. Во всех этих салонах, холлах и залах, которые содержались в чистоте другими людьми, в мире, где представление о женственности менялось каждый день, буквально каждый день, героическая задача этих гражданок состояла в том, чтобы всю свою жизнь учиться тому, как быть настоящей женщиной. Посещая те же школы верховой езды и те же магазины, что и предыдущие поколения состоятельных домохозяек, составляя те же букеты, что и Х. К. Андерсен, они пытались противостоять новостям о новых возмутительных купальных костюмах и о том, что все больше и больше женщин курит сигареты.

Очевидно, что Амалия без особых проблем влилась в новый круг, очевидно, она приняла этот образ жизни, как будто он всегда был ей не чужд, единственное, что как-то бросалось в глаза, — это та легкость, с которой она относилась решительно ко всему. Подруги Амалии были амбициозны. Хотя состояние их отцов и мужей приподняло их над привычными для других людей буднями и полностью избавило от материальных проблем, у каждой из них имелось что-то вроде невидимого саквояжа, полного бурлящих, ненасытных амбиций. Воспитанные в убеждении, что не женское это дело — делать карьеру и зарабатывать деньги, все эти дамы из больших белых особняков горели желанием развивать свою индивидуальность, чтобы стать личностью, чтобы они сами и их семьи оставили след в мире. Такая мечта знакома большинству из нас, во всяком случае мне знакома, но у этих женщин, живущих на Странвайен в Копенгагене двадцатых, она легко приводила к трагическим последствиям. Случалось, она заставляла их нарушать общепринятые нормы, забывать о собственной безопасности и уезжать в Африку, чтобы выращивать кофе на заранее обреченной на банкротство ферме[38], или же присоединяться к Суданской миссии, или же, бросив мужа и детей, перебираться в Париж, чтобы стать писательницей или скульптором — и все равно их требования к самим себе так и оставались неудовлетворенными.

Но все это, конечно,