В гнезде Орла - Николай Никишин

главных сфер деятельности НСДАП. Как правило, рейхсляйтер возглавлял одно из главных управлений нацистской партии в системе Имперского руководства НСДАП («Рейхсляйтунге»). Ранг рейхсляйтера присваивался по усмотрению рейхсканцлера и не был напрямую увязан с занимаемой функционером партийной должностью. Это был своего рода титул, обозначавший принадлежность его носителя к высшей элите нацистской партии.

[2] Всем подразделениям и объединениям Вермахта, Ваффен-СС и других организаций Рейха: Сдавайтесь немедленно! Война проиграна, режим рухнул. Дальнейшее сопротивление бессмысленно и принесет только больше страданий и разрушений. Сложите оружие и сдайтесь нашим войскам. Только так мы сможем обеспечить упорядоченный переход к мирному будущему (пер.нем)

Глава 7

2 февраля 1988 год

Харм прошёл в комнату, полностью уставленную мебелью, шкафы ломились от книг, на журнальном столике лежали стопки свежих газет и стояла шахматная доска с фигурами ручной работы, у окна находился красивый письменный стол из красного дерева, с двумя чёрными кожаными креслами, справа от него на стенке висела картина «Последний день в Помпеи» русского художника Карла Брюллова[1]. Как и многие другие предметы искусства, нацисты вывезли это полотно к себе после победы над СССР. Последние годы она принадлежала Генриху Мюллеру.

— Хайль Рейх! — отсалютовал Харм заходя в кабинет бывшего начальника Гестапо в рейхсканцелярии.

— Хайль Рейх, — спокойно ответил седой старик. Рейхсфюрер СС выглядел совсем плохо. Он сидел в одной рубашке, мундир висел на вешалке. Годы не пощадили его. — Спасибо, герр Келлер, что выкроили время зайти ко мне.

— Для вас оно всегда найдётся, — Харм сел в кресло напротив Мюллера.

Для директора Абвера бывший начальник Гестапо был человеком бесцеремонным, чрезмерно честолюбивым и беспринципным. Если бы ему дали команду преследовать не коммунистов, а самих нацистов, Мюллер выполнил бы этот приказ с таким же рвением. Неудивительно, что он предал идеалы партии, позволив Харму и его приспешникам устранить Гиммлера.

Всё-таки Мюллер никогда не имел каких-либо политических убеждений. Он занимался пропагандой нацизма исключительно из-за выгоды. По своей натуре Генрих конформист, поэтому прислуживал сильнейшим. В тридцать девятом он только под давлением партийной канцелярии вступил в НСДАП.

— Как ваше здоровье? — спросил Харм.

— Бывало лучше. Лет так тридцать назад, — на лице Мюллера появилась улыбка. Несмотря на преклонный возраст, он сумел сохранить все зубы. — Я хотел бы поговорить с вами о мире, который останется после того, как я уйду. — он выдержал паузу. — Пятнадцать лет назад вы изменили страну, она скрыта для народа пошла по иному пути. Мне он на самом деле импонирует. А именно импонирует тем, что страна продолжает жить. Иногда так важно закрывать на некоторые вещи глаза.

— Пятнадцать лет. Как много мы за это время сделали, — поразмышлял Харм. — Одно меня тяготит — японцы.

— Забудьте о них. Империя падёт не из-за них, — Мюллер с трудом поднялся из-за стола и подошёл к картине. — Боюсь, настанет день, когда сюжет этой картины мы увидим на улицах Берлина.

— Не вижу предпосылок, герр рейхсфюрер.

— Увидите. Когда станете таким же старым, как я. — Мюллер повернулся и рассмеялся. — Просто империям суждено умирать. Вы ведь сами прекрасно понимаете, что только отсрочили неизбежное. Нельзя построить четвёртый Рейх, как вы бы сейчас это ни пытались делать, ведь никогда не будет и четвёртого Рима. Любая империя строится на крови, а в нынешних реалиях все монументальные изменения выльются в очередную глобальную войну. Мир просто будет уничтожен. Нечего будет строить.

Харм, закинув одну ногу на другую, внимательно слушал Мюллера. В силу своего возраста он ещё не до конца понимал все высказанные Генрихом мысли. Директор Абвера полагал, что не допустит ошибок, как Гитлер и его сподвижники. Страна не рухнет. Она продолжит процветать, продолжит оставаться сильной, внушать страх всему миру, в том числе и своим гражданам. Бояться и беспрекословно подчиняться должны все.

— Я никогда не был преданным фюреру. Я просто шёл по карьерной лестнице и сумел занять пост Гиммлера, — продолжил Мюллер. — В отличие от него я умру своей смертью.

Харм услышал только последние слова Мюллера — «умереть своей смертью». Это была, без сомнения, самая настоящая роскошь для человека, погрязшего в политике, особенно если этот политик оказался в самом эпицентре гражданской войны. Неважно, занимает он руководящую должность или является всего лишь мелкой пешкой.

— Вы подумайте над моими словами, — Мюллер вернулся за стол. — Вы можете хотеть одного, желаете видеть стабильность, но другим людям плевать. В особенности интеллигенции. Рейх, в конечном итоге, при Гиммлере, развалила бы не толпа протестующих, а те, кто эту толпы подержал бы. Так будет и при Оливере. Всегда найдётся кто-то не согласный. Политика — дело тонкое. Именно поэтому я никогда не стремился запрыгнуть на самый верх и не стал вам мешать и не требовал, чтобы вы вводили меня в круг приближённых.

— Вы и не просили, — подметил Харм. — Но знайте, мы всегда относились к вам с уважением.

— Благодаря за столь лестные слова, — Мюллер постучал пальцами по столу. — Вы, как и я, готовы идти по головам, только в отличие от меня, спокойно пройдётесь и по головам народа.

— Я уже по ним иду, — не скрывая, отметил Харм.

— Народ может взбрыкнуть. Очень и очень сильно.

— Я ему этого не позволю.

— Мне кажется, он вас