Два лепестка моли. И сжечь все к чертям (СИ) - "Волосинка на губе"

Наверное…

— Теперь тебе не придётся спасать меня от боли, Грейнджер. Целуешься ты так себе…

— Господи, Малфой! — она пихнула его в плечо, пряча лицо. Потянулась руками к хвосту на голове, стягивая резинку крепче.

«Ты видел её скулы?» — всплыло голосом Нотта в голове.

И только сейчас он их заметил. Просто раньше не присматривался. Не хотел. Сейчас же, в свете луны, под падающие хлопья снега, её лицо выглядело взрослым, привлекательно острым.

Гермиона вдруг охнула, когда что-то нашла под ногами, нагнулась и подняла нечто узнаваемое для него. Стряхнула снег, и Драко замер, глядя на то, что у неё сейчас в руках.

— Ну какой идиот здесь мусорит?

В её ладонях павлин, что он запускал с астрономической башни. Тот самый, из фольги пачки его сигарет. Он не долетел до леса… упав здесь… именно на это место, где нашла его она. Из всех, кто десятки раз проходил мимо по этой тропе, павлина нашла она…

И всё это отозвалось в груди натяжением. Болезненным. Беспощадным. Так резко, что невозможно было подготовиться к этому. Малфоя прошибло этим чем-то — желанием сделать что-то.

И он сделал…

Чёрт, просто сделал…

Шаг к ней.

Потянул её плечо на себя, чтобы она взглянула на него. И, чтобы Гермиона не успела ничего понять, стянул резинку с волос. Просто потому что так ей лучше…

«Я тот самый идиот, Грейнджер».

— Тебе лучше с распущенными, — он сжал резинку в кулаке.

Имелось в виду:

«Не делай больше этот хвост».

Слышалось:

«Не показывай больше ему свои скулы».

На секунду она растерялась. Всего на мгновение, но Малфой успел увидеть в этой растерянности, в её глазах, себя.

Живого, целого, настоящего…

Грейнджер чуть запрокинула голову, подставляя лицо под мягкие хлопья, которые, не успев коснуться кожи, тут же исчезали. Наверное, это её дар — топить снег вокруг себя. Сглаживать углы и искать в самом конченом человеке крупицу света…

Драко протянул руку в простом желании коснуться её руки, которая всё ещё сжимала его павлина из фольги. Но вовремя остановил себя, просто зависнув на месте.

Магии не случилось. Не случилось тех самых «бабочек», про которые рассказывал Забини. Драко ощущал одну лишь благодарность. Быть может, в другой жизни было бы по-другому. В другой, где не было общего кровавого прошлого, не было Мортиферы и не было войны.

Сейчас…

Сейчас хотелось просто выдохнуть и жить дальше. Не существовать…

— Что это там? — она вытянула шею, заглядывая ему через плечо.

Малфой обернулся…

«Доказательство того, что не существует для меня второго шанса…»

Блядство. Какое же блядство…

Гермиона догадалась сама, грубо стиснув ладонью его предплечье, заслоняя его своей спиной.

— Но у нас же получилось! Получилось же!

Они оба смотрели на то, как из темноты леса медленно, боже правый, медленно ползла змейкой светящаяся нить.

— Бомбарда! — Грейнджер вытянула палочку, стреляя по приближающейся нити. — Экспульсо!

Она вела его спиной к озеру, уводя дальше от приближающейся к нему участи.

— Конфринго! — не успокаиваясь, выкрикивала Гермиона. — Драко! Взорви её! Сделай хоть что-нибудь!

Малфой сдался. В нём больше ничего нет. Вся радость, которую он испытал за короткие полчаса, мгновенно улетучилась. В нём ничего не осталось. Даже страха.

В нём всё ломалось: игла позвоночника, контур плеч, стержень характера, который до недавнего времени боролся. Драко горбился, потому что больше не мог. Отодвинул от себя Гермиону, которая всё ещё пыталась что-то сделать.

Нить теперь плыла по воздуху, прямо на уровне его талии. Остановившись у его руки, обтянула пружиной рукав пальто и утонула в нём. Он почувствовал жжение на предплечье.

Непреложный обет вновь с ним.

Он подумал, что нужно было успеть убить себя за эти счастливые тридцать минут. Надо было просто подумать… просто представить в голове свой образ и мысленно проговорить убивающее. Надо было…

Потому что невозможно не знать, что сейчас случится.

Да…

Та боль, которую он хотел забыть, уже била виски.

Блядскийбоже… за что.

Он не мог дышать, его словно выбрасывало на отмель. Он как тупая рыба, хватал ртом воздух, не чувствуя облегчения. Так нельзя. Чёрт возьми, после всего… Нельзя!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В ушах гудел её голос, она придерживала его почти всем своим телом. Кажется, звала по имени.

— Как мне помочь тебе, Драко? — голос её дрожал. Наверное, Грейнджер испугалась крови, которая снова начала течь из носа. — Я всё сделаю, как мне помочь тебе? Мне жаль, мне так жаль…

Выдох.

Последний.

Перед прыжком в бездну.

Он распрямился, с силой сопротивляясь боли, просто затем, чтобы взглянуть ей в глаза. Чтобы она поняла, что ему поможет.

Простое желание избавиться от боли. Простое желание забыться.

— Уходи, — он, хромая, обошёл её, направляясь к иве.

— Драко!

Шаги отдавались резью по всему телу. Он вытер лицо рукавом, размазывая кровь по рту, щеке.

Слышал, как Гермиона плелась следом. Слышал, как рвано она дышала. Глупая. Ослепшая от своей метки. От своего желания помочь. И всё их почти выстроенное нормальное общение распадалось пеплом. В нём вновь ненависть к себе. К ней. К тому, что она этого не заслуживала. Не заслуживал столь чистый человек пачкаться об того, кто обречён.

Взмах руки, и ива опустила ветви вниз.

— Уходи! — хрипло уронил он напоследок.

— Я помогу! — не успокаивалась она.

Господи, не могла…

Он будто ошпарился от её слов, отстранился. Не на сантиметр, не на два. На целую бесконечность. Гиблую бесконечность только для него одного.

— Не веди себя всё время сильно! — повторила свои слова Гермиона. — Я помогу тебе…

Буквы, расставленные не в алфавитном порядке, резали полость его рта, когда он без запинки выдыхал:

— Одного поцелуя будет недостаточно, Грейнджер…

Вот оно.

Округлившиеся глаза.

Что в них?

Испуг? Отвращение? Именно этого он и добивался. Когда уже повернулся к проходу под деревом, в спину ударило прямое попадание. Прямо в рёбра. Прямо внутрь.

— Всё хорошо, — сказала она ровным тоном. — Ты можешь меня использовать…

И всё начинает гнить. Пора.

К чёрту всё.

Он старался.

Драко крепко схватил её за руку, стиснув кисть в тисках, и вошёл под иву. Вёл её за собой как на казнь. Сама виновата. Сама. Он предупреждал. Он старался. Он хотел, чтобы она не видела в нём монстра.

Они оба знали, что сейчас произойдёт. Оба знали, что им нужно.

Малфой давно знал, что чувства — просто кусок ёбанной уязвимости, как опухоль, растущая в груди. Его отучили от этого. Но вот Грейнджер, кажется, неизлечимо больна. Что бы она делала, не будь на ней этой метки? Он об этом не думал. Наверняка последовала бы его совету держаться от него подальше, чтобы эта опухоль не разрасталась.

А что по итогу?

Вот он, грубо толкающий её к шершавой хилой стене.

Вот стон, бьющий из нутра её легких.

Он не умел влюбляться. Не умел любить. Ненавидеть проще. Ненавистью, как бензином, можно заправляться. Похуй. На всё. На себя, на эту боль живущую у основания черепа, на кровь, которая лилась из носа. Похуй.

— Грейнджер, я буду грубым, — он смотрел прямым выстрелом ей в глаза, когда стягивал с себя пальто.

— Хорошо, — хрипло, почти тихо.

— Я могу в приступе душить тебя…

Порвал пуговицы на рубашке.

На них тоже похуй.

— Хорошо… — сглотнула она, снимая с себя куртку.

— Я хочу сильно, — рычал он, наблюдая за тем, как быстро она снимала с себя толстовку. — Я хочу так, чтобы не чувствовать боли…

Клацнула пряжка ремня. Как последнее предупреждение.

В груди мокло, когда она кивала, облизывая губы. И сердце впитывало кровь, как салфетка.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Малфой обернулся почти не в себе от рези во всём теле, от приступа. Посмотрел под ноги на своё пальто. Прикрыл глаза, трансформируя ткань в подобие плотного пледа и ровным, как гадство, голосом приказал: