Старость аксолотля - Дукай Яцек

На перекрестке Радист заметил пиктограммы прошлого века, которые в числе прочего указывали на главную коммуникационную шахту; не говоря ни слова, мы направились туда. Мусор и обломки висели здесь уже не столь густо, мы двигались быстрее. Фонарь Пассажира выхватил из черного молока несколько предметов, напоминавших космоарт из каталогов Навигатора, но останавливаться мы не стали вплоть до самого туннеля, где оказались перед выбором одного из семи возможных путей: по шахте на верхние палубы, по шахте на нижние палубы или по коридорам в шесть частей этой палубы (минус коридор, по которому мы сюда пришли).

Мы посветили вглубь каждого из черных туннелей. Повсюду та же мусорная свалка. Радист сосредоточился на своих записях. Пассажир проверял, хорошо ли видны позади нас фосфоресцирующие знаки, которыми он украшал по пути плиты, переборки и балки.

Семь темных колодцев, из которых лишь луч света выхватывает колеблющуюся глубину, грязные плоскости стен и висящие между ними, будто в калейдоскопе, неподвижные мандалы из мусора. Мне не давало покоя воспоминание о недавнем привидении-недовидении – в самом ли деле заметил я нечто или кого-то, двигавшегося в далеком мраке? Я нырял взглядом и прожектором то в ту, то в эту черную штольню, преследуемый параноидальной мыслью, что, когда я смотрю туда или сюда, шесть других темных пропастей безнаказанно таращатся на меня.

– (шум) Так, из моих расчетов следует, что теперь нам надо…

– По шахте наверх.

– (шум) Что? Почему?

– Там кто-то прошел.

– (шум) Кто?

– Смотрите. И вы тоже посветите. Весь этот бардак вблизи – там есть палубы выше, до третьей или четвертой, посчитайте боковые отверстия – так вот, все, что вблизи, в самом деле висит неподвижно. Но когда мне удается поймать в луч света то, что дальше… О! Погодите. Тот ящик – видите? – миллиметр за миллиметром, но перемещается за край. И та муфта рядом – она вращается вокруг оси, только тоже очень медленно. И те камни…

– (шум) Вижу.

– (шум) Что это значит? Там прошел Капитан? Второй Пилот?

– (шум) Может, где-то глубже, а это отдаленный рикошет, остаточный импульс.

– А может потому, что это было давно.

– (шум) Как давно?

– Здесь, в пустоте? Месяцы. Годы.

– (шум) (шум)

Мы вплыли в ту шахту, самим своим появлением нарушив покой заполнявшего ее мусора, так что мы уже не были сторонними наблюдателями, просто наблюдать вообще стало невозможно, ибо чем глубже мы перемещались, тем более мощную волну возбуждали перед собой и оставляли позади, но важно было лишь то, что впереди, важны были следы чужого движения – которые мы необратимо затирали вновь добавленным импульсом. Миновав четвертую палубу, остановились в той же растерянности, как и в прошлый раз – в какую сторону идти?

Прожекторы заглядывали во тьму. Вокруг в черном молоке висели космический прах и трупы роботов.

– (шум) Там!

Луч Пассажира пригвоздил к месту то самое чужое движение. Мы замерли, скрестив свет фонарей на далеком повороте коридора.

Двигавшийся вообще не обратил на нас внимания, поскольку был слеп. Уродливое хромированное чудовище с семью конечностями, размахивая кривыми манипуляторами и дырявыми дыхалами, извивалось, как змея, прыгая от плоскости к плоскости, а за ним в космической тишине волочился зажатый в челюстях на хвосте уродца кусок металлолома, с летевшими следом обожженными и растрепанными проводами и лентами. Один металлолом тащил другой. Я никогда прежде не видел подобного автомата, а оглянувшись на подсвеченные в шлемах лица Пассажира и Радиста, понял по их ошеломленным физиономиям, что и они не видели. Этот кибернетический гибрид, вероятно, состоял из полутора, если не нескольких десятков фрагментов других устройств, будто созданное по методу Франкенштейна новое существо, – но с какой целью, для какой функциональности, под какой проект?

Уродец рванулся вперед, оттолкнувшись от вмятины в решетке, и скрылся за поворотом. Не говоря ни слова, мы поспешили следом.

Уже тогда я должен был что-то предчувствовать. Пассажир то и дело отводил свой фонарь от робота, светя по сторонам. Я знал, что он высматривает. Мы выплыли в главный коммуникационный ход «Беовульфа», возле кают-компании и пассажирских лифтов. Кают-компания была открыта. Она поросла лесом инсталляций космоарта, трехмерной выставкой в невесомости, не предназначавшейся, однако, для человеческих глаз, поскольку никто не мог продраться в эту гущу, чтобы заглянуть под самые верхние слои, – я понял это с первого взгляда сквозь дрожащие отблески этого паяного хитросплетения. Это был космоарт, не имевший ничего общего с искусством. Где-то дальше мелькнули хаотически встроенные в него части тела мужчины и робота, сервомотор и бедренная кость. Шахты лифтов, в свою очередь, заполнял белый водоворот порезанных на тончайшие ленточки страниц, вероятно, из всех книг бортовой библиотеки «Беовульфа». В главной навигационной рубке беспрерывно гонялись друг за другом в тишине и темноте три потрепанных ремонтных робота, пружинисто отскакивая от стены к стене; раздолбанная кабина напоминала военное побоище. Сколько лет они так гоняются? Кто подзаряжает их батареи? Из черного молока коридоров выплывали все новые чудовищные и абсурдные картины. На потолке перед лазаретом кто-то выжег ацетиленовой горелкой очень красивый фрактальный узор, переходивший в женское лицо. Отчего-то я был уверен, что это не творение машины.

Уродец из металлолома пьяно свернул под палубу вычислительного центра «Беовульфа», мы за ним, и там, за первой вакуумной переборкой (разорванной) наткнулись на целый склад – ящики с запчастями, фирменные пакеты с электроникой, новенькие с иголочки катушки кабелей, коробочки с вакуумными лампами, даже новейшая модель синтезатора речи (еще затянутая в пленку). На визитках, на перфокартах, нанесенные маркерами на изоляционной ленте, виднелись подписи. Я сумел разглядеть несколько. ЯН Т. ГОШАК, СТ. ИНЖ. «СПИРИКС», 0027410256/3030. Что мог означать этот номер? Или: К. К. & А. Дж. КАК УДЕРЖАТЬ СТАБИЛЬНУЮ ПЛАЗМУ НА МАГНИТАХ 12Т? Или: МУРМУРИН И. О. – ТОЛЬКО НА СТАРЫХ ЧАСТОТАХ! Или: ГЕРБЕРТ ФОН ХЕЙТЦ, ПЕРЕВОД НА ПЛУТОН. Кто-то оставил также кассету с лабораторными анализами крови, замерзшими в лопнувших пробирках.

Летун-ломотун прокувыркался между всем этим, лишь чудом не зацепившись буксируемой железякой ни за одну здешнюю икебану, и отлетел рикошетом в вычислительный центр. Мы за ним. Двигавшийся впереди Радист вскрикнул, застряв на погнутой дверной раме, мы с разгона налетели на него, втолкнув его, кричащего, внутрь помещения. Мне хватило один раз взмахнуть фонарем, чтобы понять, что оно слишком велико для вычислительного центра какого-нибудь рейсового корабля, вчетверо, ввосьмеро, вдвадцатеро больше, мы летели через огромный зал, и в наших скафандрах тревожно пищали датчики излучения. Именно это остановило на пороге Радиста – вопль датчиков, настроенных на солнечный шторм. Я погасил свой фонарь. Наверху мерцали звезды.

– (шум) (треск) (шум)

Я ненадолго включил ручную дюзу, чтобы хотя бы затормозить, но до этого зацепился ногой о стержень или кабель, и меня развернуло назад, подкосив колени. Отдача швырнула меня совсем в другую сторону. Датчики выли все громче, к ним присоединился сигнал кислородного таймера. Темнота, два скачущих пятна света, река звезд и пылающий во тьме раскаленный докрасна кусок угля – все это совершало сальто в безумном темпе. Я еще успел при очередных оборотах увидеть выхваченные фонарями Радиста и Пассажира чудовищные завалы обнаженной электроники, тучи перфолент, работающие барабаны ферромагнитных программаторов, многотонные силовые агрегаты, поросшие старомодными циферблатами, и хромово-корундовую броню Марабу, который склонился перед всем этим будто безголовый железный монах перед рубиновым фонарем алтаря, – что-то там засветилось – среди машинных мегалитов сверкнул кровавый лазер – и ожила на них тысячерукая армия тератогенных роботов-уродцев – снова оборот, звезды, тьма – я еще успел вызвать в памяти таблицы электрон-вольт, радов и бэров, успев подумать, что наконец, наконец-то увидел Астроманта, прежде чем налетел на невидимое препятствие, череп ударился о шлем, рот заполнился кровью, я закашлялся (шум) и потерял сознание. (шум) (шум) (шум)