Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность - Николай Вирта

— Я тебе покажу! — шептал Лев, шагая прямо по лужам и разбрызгивая грязь сапогами. — Я тебя проучу!

Но как? Ответа Лев не находил. В самом деле, что он мог сделать Виктору? Бесчисленное множество планов мести приходило ему в голову, но все они были нелепы и наивны…

Уже около дома ему пришла в голову мысль о Жене.

«Виктор до сих пор любит ее, — подумал он. — Такие в своей страсти не скоро охладевают: они глубоко прячут свои вожделения. Пускай Женька опять его окрутит. А там посмотрим, что с ним делать…»

Неприятность ждала его и дома: он узнал о провале Богданова и его друзей на партийной конференции.

Расстроенный до предела, Богданов придрался из-за какого-то пустяка к Юленьке.

Они поссорились.

Юленька рассердилась и ушла из дому, заявив, что идет с «хахалем» в кино.

Богданов послал ей вслед пару крепких слов, побродил по дому, уснуть не мог и решил выпить. Он выпил одну рюмку и еще одну, опорожнил весь графин, пошел в комнату Льва, разыскал у него пиво, водку и сел за стол.

Злость, которую сдерживал Лев, прорвалась при виде Богданова.

— Ага, — рассвирепел он, — уже занялся делами? Больше тебе о чем думать?

— Садись, — прохрипел Богданов.

Лев отодвинул стакан, налитый ему.

— Люди не знают, что делать, а он пьет.

— Завтра за дело. Сегодня — гуляю.

— Завтра ты будешь пьян в стельку. Вот что… Мне это надоело. Больше я не дружу с тобой. Тебе скоро дадут по шапке, как дали из Москвы. Я не хочу наживать из-за тебя неприятности. Делай что хочешь.

Богданов внезапно протрезвел. Возможно, он просто ломал комедию; умел притворяться Николай Николаевич и играть любые роли.

— Я тебе сказал — завтра. Понимаешь? — Богданов говорил совершенно трезво. — Завтра конец. Что ты делаешь? Рассказывай!

— Лучше ты мне расскажи, как вас сегодня высекли…

— Это ничего, это бывает! Думаешь, конец? Погоди, они у нас запоют…

— Долго ждать приходится.

— Тяп-ляп ничего не сделаешь! А все-таки, хотел бы я знать, гражданин Кагардэ, кто ты такой и за коим чертом тебя принесло сюда.

— Брось. — Лев сморщился. — Довольно дурака валять.

Богданов фыркнул.

— Дока ты, ох, дока! Ну, что ты хотел сказать мне?

— На днях назначено открытие депо и закладка завода. Демонстрацию устраивают. Семичасовой рабочий день вводят, слышал?

— У нас отрицательное отношение к нему.

— Наплевать мне, как вы к этому отнесетесь. Ты мне скажи, как относишься к демонстрации ты и твои приятели?

— А тебе какое дело? Ты в нашу политику не лезь. Знай сверчок свой шесток.

— Партийный секрет? — насмешливо сказал Лев. — Как хочешь…

— Ладно, не кипятись.

— Так что же вы надумали? Может, скажешь?

Богданов отхлебнул пива и с отвращением отодвинул стакан. Похоже было, что совесть на секунду вернулась к нему: так ему вдруг захотелось встать, уйти из комнаты Льва, из этого дома, пойти в контрольную комиссию… Все это продолжалось мгновение. Однако свои планы Льву он не открыл.

Троцкисты затеяли устроить контрдемонстрацию: выступить со своими сторонниками самостоятельно. Был выбран дом с балконом на перекрестке, около которого во время демонстраций обычно создаются заторы.

— Что-нибудь придумаем, — вскользь заметил Богданов. — У них — демонстрация, мы тоже не будем хлопать ушами.

Контрдемонстрацию выдумал Фролов. Это понравилось Богданову. Однако от выступления он отказался, доверив эту честь Фролову же.

— Так-так, — ухмыльнулся Лев. — Партийные секреты, значит. Что ж, мне, как беспартийному, расспрашивать о них не совсем ловко. Да и вообще не следовало бы тебе иметь дело с беспартийным, хотя бы и сапожником. Втравил меня в это дело с типографией… Нет, все это не для меня.

Богданов ушам не верил.

— В общем, мое дело — сторона, — с кислым видом продолжал Лев. — Ничего советовать я тебе не могу. Да и оскорбили бы тебя мои советы. Я — друг. Просто друг. Но если рассуждать отвлеченно, работаешь ты гениально… Конспиратор ты великий! Выпьем за конспирацию.

Выпили. Богданов помрачнел.

— Ха! Конспирация… Дорого она стоит. А вот этого… — Богданов потер большим пальцем об указательный, — вот этого нет…

— Деньги, что ли? Достанем деньги.

Богданов резко поднялся со стула.

— Ты мне о деньгах не говори! Слышишь? Я твоих денег не возьму.

— А я и не предлагаю.

— То-то.

— Когда надо будет, сам попросишь, гражданин Богданов.

— Никогда! Никогда, слышишь! — Николай Николаевич швырнул дверью.

«Деньги!» — Лев встал и зашагал по комнате. Очень нужны были деньги. Отнятые у кассира истрачены. Апостол прислал немало, но Кудрявцев и Камнев обходились дорого.

И тут Лев вспомнил о мадам Кузнецовой.

Об ящичке с драгоценными камнями и монетами царской чеканки.

Дня за два до пуска депо Лев заглянул к Камневым. Поговорив во дворе с Николаем Ивановичем, он прошел в комнату Жени.

Она обрадовалась, прильнула к нему.

Лев сел в кресло, скучающим взглядом окинул комнату: стол, покрытый алой бархатной скатертью, бамбуковая этажерка, несколько кресел, диван. На стене, перед кроватью Жени, в дубовой овальной раме висела фотография Льва… Все это он видел сотни раз.

Окно и стеклянная дверь комнаты выходили на балкон. На стеклах застыли капли дождя.

Кутаясь в теплый платок, на постели полулежала Женя.

— Лева! Присядь ко мне и скажи: почему ты такой грустный? Ну, иди сюда!

Лев, казалось, не слышал ее.

— Я соскучилась по тебе. Ты слышишь меня?

Он качнул головой.

— Что тебе надо? — Женя вскочила и, стоя на коленях, притянула его к себе. — Что? Я знаю, я слышала — ты к Лене подбираешься. Лучше и не думай о ней. Забудь о ней, слышишь? Или я всем расскажу, кто ты… Молчишь? Я знаю — тебе только и надо мучить людей.

Она зарыла лицо в подушки, ее плечи вздрагивали.

— Ну, полно! — Лев погладил ее короткие волосы. — Нервная ты какая стала, Женька. Все вы с ума посходили.

— Ты довел! — Женя откинулась к стене. — Я не знаю тебя. Честное слово, ты меняешься на глазах. Какая шкура у тебя настоящая? Говорил ты когда-нибудь правду? Был у тебя когда-нибудь друг?

— Брось! Ты больна. Тебя лечить нужно. Что ты привязываешься ко мне? Чего тебе надо?

— Мне теплоты хочется от тебя, искренности. Я перестаю верить тебе, Лев.

— Слушай, глупая, я же люблю тебя. Не следовало бы, а люблю. Вообще-то говоря, любовь — не попутчик мне. Ты верно сказала: я злобой живу. Да, завидую вашим кротам. Опанасу завидую. Завидую, а ведь он кастрат, слизняк, какой же он к черту боец? Я знаю, готов пари держать, что Опанас мечтает завести свою аптеку. И заведет. И будет толочь разную дрянь и обдумывать свои идеи, такие же дрянные, как его порошки. Философ из аптеки!..

— Тебе не надоело глумиться над людьми? Какое ты имеешь право издеваться над ними? Кто ты такой? — Женя брезгливо посмотрела на Льва. — Зачем ты пришел к нам?

— Вы мне были нужны. Не все, кое-кто из вас.

— Кто же?

— Ну, ты, Андрей, Джонни.

— Тебе нужны?

— Идеям моим, целям.

— Идеям, целям! Слова-то какие? Какая заносчивость-то! Боже мой! А вот мы и не пошли за тобой! Отказались. Кто ты? Даже я не знаю тебя! А ведь я ближе всех к тебе! — Женя печально покачала головой. — Нет, я не знаю тебя.

— Не знаешь? Хочешь, я расскажу о своей жизни?

— Ты опять хочешь мучить меня? — Губы Жени дрогнули.

— Да нет. Я хочу скинуть с себя все мои тридцать три шкуры. — Лев ерошил волосы, глаза его замерли на одной точке.

— О чем ты задумался? — спросила наконец Женя. — Ну, рассказывай.

— Ах, да, рассказывать? О чем рассказывать? Ах, о шкурах? Нет, Женя, знаешь, подождем. После.

— Нужны еще?

— Не то, не то…

Женя хрустнула пальцами.

Лев вздрогнул.

Она потянулась к нему, положила голову к нему на грудь.

— Лева! Оставь мне ребенка. Милый, оставь!

Румяная от смущения, она откинулась от него. Ее глаза смотрели ласково и просительно.

Лев не слушал ее.

— Лева, как это должно быть хорошо! Это же лучшее, что есть у нас, — маленькая жизнь, которую надо растить. Я буду жить им. Лева, ты слушаешь меня?

Лев встал, подошел к окну и приложил лоб к стеклу. Потом обернулся и насмешливо спросил:

— Крепко ты любишь меня?

Она, увлеченная своими думами, не услышала насмешки в его голосе и кивнула.

— Знаю, что любишь, — издеваясь, сказал Лев. — И за что любишь, знаю. Хочешь, скажу? Ты полчаса тому назад прогнать меня собиралась! Да ведь не прогонишь. Ты ведь и любишь-то меня за то, что я не похож на ваших хлюпиков. Ты бы рот разинула, если бы я выложил все, что держу в голове.

Он вдруг замолчал, сел в кресло и застонал: