Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе - Алексей Глебович Смирнов (фон Раух)

эвакуации русской армии из Сибири в Центральную Россию, то люто ее возненавидел и называл «говном генеральским», хотя сам был сыном армейского полковника и генерал-майора и внуком артиллерийского штабс-капитана — севастопольца, в молодости громившего из своих пушек в сорок восьмом году венгров и чехов, восставших против Габсбургов. Ох как давно русские армии ходили воевать в Восточную Европу, и с тех пор в этих краях клич «Русские идут!» равносилен кличу «Татары идут» в русских и польских землях. Очень неевропейские штучки делали крепостные армии императоров и рабские скопища большевистских косорылых ваньков на узких древних улочках Будапешта и Праги.

Андреев не был завзятым монархистом, просто сочувствовал расстрелянной царской семье. И Горький, и Леонид Андреев, и Иван Бунин, и Скиталец, и Чирикеев, и другие знаньевцы — все, как могли, готовили февральскую революцию и свержение династии Романовых. Мой дед хоть и был поражен жесточайшим шизоидным маразмом, но ума у него хватало, чтобы частенько, как бы про себя, приговаривать: «Не эту революцию мы ждали!»

В России были только две реальные силы — Романовы и дворяне и исконно враждебные им крестьяне. Среднего класса почти что не было, а рабочий класс и буржуазия болтались, как дерьмо в проруби. Большевики победили, опираясь на озлобленных инородцев и ожесточившихся за триста лет рабства крестьян. Мне кажется, что Андрееву во многом были близки эсеры и тот режим, который они могли бы установить в России, не вырви у них власть Ленин со своей бандой. Сотрудничая с большевиками, уцелевшая часть народнической интеллигенции через школы и институты подготовила себе смену — добрых, порядочных юношей и девушек неопределенно левых взглядов, почти поголовно истребленных в годы Второй мировой войны. Лейтенантская проза и интонации послевоенных стихов Винокурова появились именно среди случайно уцелевших воспитанников народнической интеллигенции. Они, наивные дурачки и дурочки, всерьез верили в социализм с человеческим лицом и гуманными идеалами. Остатки воспитанников народнической интеллигенции стали горючим материалом, который грел и оттепель, и перестройку, и ельцинский бунт девяносто первого. Душок этих господ-товарищей, наполнявших большевистские университеты, институты, издательства и прочие места, где красные готовили свои кадры и влияли на подрастающее поколение, я всегда нутром чувствовал.

Оселком для выявления людей с народническими тенденциями была оценка Второй мировой войны и участие русских в боевых действиях в рядах вермахта. Далеко не все, надевшие немецкую форму, разделяли взгляды нацистов, они просто хотели мстить красным и были рады получить оружие из любых рук, хоть от самого дьявола. Разъезжая по России, я познакомился со многими власовцами и неглавными участниками оккупационных администраций. Среди них не было ни злобных антисемитов, ни человеконенавистников. Они долго не могли понять, что вермахт пришел не освобождать Россию, а завоевывать ее. Тогда еще можно было спасти страну, были живы поколения, помнившие старую Россию, еще не появились законченные «хомо советикусы», создание которых было завершено в послевоенный период.

Большевистская номенклатура, вывезшая своих самок и детенышей в Ташкент, Свердловск и Новосибирск (в Тюмень вывезли также «копчушку», как в шестидесятые Геннадий Снегирев называл маринованную в уксусе мумию Ленина), вела последовательную войну на истребление своих подданных, водя в лобовые атаки плохо вооруженные и необученные толпы новобранцев.

Сейчас, в путинской России, официально шипят на Гавриила Попова за его новую книгу «Три войны Сталина», приравнивая маленького седенького экономиста к власовцам и полицаям. По Попову первая война Сталина — разгром в западных военных округах кадровой Красной армии; вторая война Сталина — это война русского крестьянина, разочаровавшегося в немце, не давшем ему земли; третья — захват Восточной Европы. Две последние войны Сталин выиграл, а первую позорно проиграл. Шипят в путинской России и на умершего солдатского писателя Виктора Астафьева, заявлявшего, что большевики воевали солдатским мясом. Свыше двух десятков миллионов людей, по семь на одного убитого немца, положила ленинско-сталинская номенклатура для обороны Ташкента и Свердловска, где сидели, дрожа от страха, детишки красных начальников. Эти детишки потом раздербанили при Ельцине советскую промышленность и нефтяные прииски.

Мне совершенно не жаль красного рейха и всех его «достижений» и «завоеваний», рычавших на площадях под красные тряпки, бодренькие мотивы Дунаевского и хрипы Утесова. Но жаль отдельных людей, как и я, злосчастный идиот, робко надеявшихся, что что-то может измениться к лучшему еще в течение жизни наших поколений.

Люди, сотрудничавшие с немцами, разочаровавшиеся в гитлеровской Германии, — те из них, кто выжил после сталинских лагерей, — не боялись в старости, в семидесятые годы, открыто говорить о своей трагедии.

Когда вермахт осенью сорок первого пер на Москву и многие в городе ждали немцев, у Андреева с моим отцом-народником, настроенным антинемецки, состоялся весьма любопытный разговор. Андреев сказал: «Ты, Глеб, так боишься и ненавидишь немцев — и совершенно напрасно. Немцы придут и уйдут, а Россия останется». Поразительная и удивительная наивность! Так же рассуждали обыватели в гражданскую войну, говоря о большевиках. Но России, к сожалению, почти не осталось. Возможно, что на месте Российской империи, СССР и Эрэфии со временем появится небольшая страна, в которой будут жить остатки восточных славян, и эту страну, быть может, и назовут Россией.

Но перебегать к немцам Андреев не спешил и, уйдя на фронт со своей портативной пишущей машинкой, благополучно служил штабным писарем на Ленинградском фронте, стуча приказы, и даже не был ранен или контужен. У меня есть военная фотография Даниила Леонидовича в солдатской форме, он на ней тощий, как высушенная амазонскими индейцами человеческая голова. В землянках и окопах Андреев по ночам, как всегда, много курил и в тишине думал о своем, разрабатывая свои мистические системы и вырабатывая свой проиндийский «птичий» псевдоязык. Вообще словесно Андреев был очень развит и литературен — и наследственно, и от постоянного книгопоедания. Но образного и ассоциативного настроя, как его отец, не имел. Он был идеальный работник для периодической печати, только вот печати подходящей для него не было. Наверное, Андреев, как я предполагаю, был последним искренним — не для позы и желания продать себя в проститут-ной советской псевдолитературе — носителем народнического мировоззрения. Постсимволист Блок, самая яркая и быстро сгоревшая звезда русской провиденциальной и мистически озаренной литературы, как прозаик и гражданин России был сугубо народнической личностью — заседал в следственной комиссии над царскими сановниками в Петропавловской крепости, потом сотрудничал с Горьким, потом написал свои позорные бандитские частушки — «Двенадцать», произведение кощунственное и антихристианское.

В революцию народническая либеральная интеллигенция оказалась совершенно не у дел, и ее регулярно пинали и белые, и красные: белые — за левизну, красные — за неприятие ими всеми