Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе - Алексей Глебович Смирнов (фон Раух)

другом пятерок и страшной клятвой — в случае доноса истреблялись семьи доносчика217. Это, конечно, было очень жестоко, но так делали большевики, так были вынуждены делать и их настоящие, не мнимые, враги218.

Свою деятельность «Союз русских офицеров» окончил после войны в связи с естественной старостью его участников. Туда не входили молодые люди, одни только царские офицеры, перешедшие к красным. Эмиграции они смертельно боялись, в контакт с нею не вступали, так как, работая на Лубянке, знали, как далеко люди Артузова вошли в эмиграцию и как они умело там безнаказанно действуют.

Цель «Союза русских офицеров» была одна — максимально ослабить мощь СССР изнутри, так как они считали СССР империей мрака219. Они знали, что Сталин запланировал захват Европы и Англии и готовил вторжение в Америку через Аляску. Они считали себя обреченными, но у них был принцип: «умирая, убей врага или лучше — нескольких, для себя пуля своя найдется».

С Нарышкинской компанией Союз отношений не поддерживал, ге жили вполне обособленно и автономно. О Союзе мне косвенно рассказывала Киселева, говоря, что туда входили очень и очень жестокие люди. Для нее, как мне кажется, был до конца неясен вопрос, можно ли, исходя из христианских принципов, беспощадно мстить и проливать кровь в таких масштабах, как это делали офицеры. У Киселевой, как у многих либералов, сдваивался образ старой России и СССР в одно туманное и зыбкое понятие «родина». Этой «родиной» можно было оправдать любые красные гадости. Мне же всегда была безразлична судьба СССР и небезразлична судьба России, и я всегда считал, что советский народ изначально враждебен русскому народу — с этими понятиями я прожил жизнь и разделяю их и поныне. Пути советского народа и пути русского никогда не сойдутся220.

О «Союзе русских офицеров» мне также рассказала одна пожилая дама, некогда очень близкая Строгановым, но потом уехавшая на десятилетия из Москвы221. И, наконец, мне много рассказывал о работе Союза один человек, с которым я долгое время был достаточно близок. Он хотел стать живописцем, учился до революции в Казани, в частной студии художника Фешина, но потом его признали в армию. Отец его был профессором Казанского университета, предок — декабристом. Он был атлет, почти двух метров роста, увлекался в молодости французской борьбой. Из него получился молодец-офицер. Он воевал в армии КОМУЧА, у Колчака, у барона Унгерна, в повстанческих формированиях атамана Семенова. Потом пробрался в Советскую Россию, к жене222.

Они объявились в Москве, где у жены появилась комнатка. Их обоих арестовало ГПУ, и они стали агентами. Но он был матерый враг большевиков и стал им вредить. В недрах Лубянки его, по почерку, выглядели другие бывшие офицеры, и он пошел

в «Союз русских офицеров». Внешне он был похож и на английского лорда, и на фельдмаршала Кутузова: седой, огромный, лупоглазый и породистый. До революции он окончил в Казани юридический факультет, и его устроили преподавать военную историю в военно-учебное заведение. Он был знаком с самим Величко и с гравером-оформителем Матвеем Алексеевичем Добровым, бывавшим в его моленной.

Мы с ним на стареньком военном автобусе с водителем в форме года три ездили на Волгу писать этюды. Он пил водку, иногда дня по два, и я носил ему пузырьки, а он, выпив, мне многое рассказывал. «Знаешь, Лешенька, я с ними, с красными, поквитался в тридцатые годы. Я весь в их крови по уши». Его рассказы о походах в Сибири и Монголии заполнили бы много страниц. У крестьян, где мы жили, он регулярно своей массой давил стулья и табуретки, и проваливался в их утлые туалеты, откуда я его вызволял223.

В Москве мой пьющий ментор был знаком с В. И. Качаловым, М. А. Булгаковым, актером Б. В. Щукиным, художником П. М. Шухминым и другими посетителями премьер и нэпманских ресторанов, где любил тогда заседать сутками и вынюхивать жертвы мой наставник и собеседник. Он говорил четко: «Когда я чувствовал, что человек не любит большевиков и свой, я его охраняю, а красных, особенно фанатиков, я отправлял на бойню, под нож».

В головах его сталинской, с набалдашниками, кровати, висела на голубой ленточке, в серебре, черная иконка из их имения, из его детской, а на ковре красовалась его офицерская шашка в зазубринах на клинке. Ее сохранили старички-родители в Казани, узнавшие, что сына убили в Сибири. Он никогда не мучился совестью, не страдал, но пустоты в душе раза два в месяц заливал водкой224 и умер почти в девяносто лет225.

Я думаю, что «Союз русских офицеров» не оставил архивов, о нем сейчас мало кто помнит, кроме потомков участников, да и те боятся пикнуть — их сразу заклюют как детей и внуков белых иуд. К тому же мой друг был чудовищный антисемит и подозревал всех знакомых в наличии у тех еврейских примесей226. Он опохмелялся иногда в постели, ел вчерашние объедки руками, одновременно читая и громко хохоча, например «Записные книжки» Ильфа. Я его не раз спрашивал: «Почему читаете Ильфа и смеетесь?» Он отвечал: «Очень смешно. Евреи, Лешенька, в старой России были другими, чем теперь, и не так опасны. Теперь все опасны, не только евреи, русские стали гораздо хуже евреев».

О «Союзе русских офицеров» он сказал так: «Они нас, бывших, истребляли как вид. Погибая, наш верхний народ выделил яд — нас. Я — капля яда в мозгу Лубянки. Сами мужепёсы не способны управлять Россией, им нужны наши мозги. А мы мстим. Мужепёсы — государственные импотенты. Я — капля трупного яда». Такие монологи он произносил постоянно и трезвый227.

1998 г.

ВОКРУГ «РОЗЫ МИРА»

Приближается столетие со дня рождения Даниила Леонидовича Андреева, старого и верного друга нашей вырождающейся смирновской дворянской семьи. Помимо отца с Андреевым по-своему дружили и моя мать-казачка, урожденная Абрамова, и бабушка по отцу, урожденная Долматова, и все их друзья и знакомые.

Мой дед Борис Васильевич Смирнов уже в 1930-е годы окончательно спятил после двух отравлений, от которых чуть не помер, — и он либо от всех прятался, либо страшно подвывал, поглядывая из-под лысоватого лба горящими глазами затравленного зверя. Начинал он свои рулады с фразы «Молитесь, люди русские!», а дальше молол всякую чушь, намекая на то, что его снова хотят отравить и постоянно воздействуют