Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев

любил его, и в эти минуты у меня было радостное чувство оттого, что я снова его вижу. Есенин стоял не шевелясь. Вдруг я услышал сильный, свистящий шёпот:

– Изадо-о-о-ра! Изадо-о-о-ра!

Заглянув ему в лицо, я увидел сияющие глаза и вытянутые трубочкой губы:

– Изадо-о-о…

– Сергей Александрович! Вы же обещали!

– Не буду, не буду…

“Славянский марш” подходил к финалу. Голова Дункан запрокинута, глаза устремлены ввысь, где парит зловещая двуглавая птица. Труба ревёт предсмертным криком. Пошёл занавес. И взвился вновь. И опять опустился. Зал грохочет. По радостному лицу Айседоры текут слёзы… И вдруг она увидела Есенина.

– О-о-о! Дарлинг! – услыхал я.

Её обнажённые руки обвили его голову. А он целовал и целовал эти руки…»[81]

Большой компанией поехали на Пречистенку. Есенин прихватил с собой сестру. Айседора настороженно покосилась на неё. Сергей Александрович поспешил объяснить:

– Систра! Систра! Изадора! – и, сжав ей запястья, восторженно продолжал: – Ты знаешь? Катя – это гений! Она такой же артист, как и ты, как Шаляпин, как Дузе!

– Катя? – удивился я.

– Она поёт! Рязанские песни! Но как поёт! Это чудо! Изадора! Ты должна слышать, как поёт Катя!

Катя пела, а Сергей Александрович, возбуждённый и радостный, пил. Пил без продыху. Айседора осторожно дотронулась до его руки и попросила остановиться. Есенин вскочил, стукнул кулаком по столу и отошёл от него. Тут его взгляд упал на стеклянную горку. На ней стоял его бюст, выточенный из дерева С.Т. Конёнковым.

«Есенин, – вспоминал Шнейдер, – пододвинул к “горке” стул, взобрался на него и потянул к себе бюст. Сдёрнув его с “горки”, спустился на пол. Все молчали. Есенин оглядел нас тяжёлыми, потемневшими глазами. Так темнеет синее-синее море перед бурей. Через несколько минут с треском хлопнула дверь. Есенин исчез, зажав под мышкой чудесное творение Конёнкова. Все оцепенели».

Есть и другая версия случившегося. Её мы узнаём из свидетельства юной ученицы Дункан Киры Хачатуровой. По её словам, когда Катя начала петь, Айседора резко встала и вышла из комнаты. Есенин мрачно заметил:

– Не понравилось хозяйке, ушла.

Мать Киры последовала за Дункан и увидела, как Дункан ходит по коридору, схватившись за голову, и повторяет по-английски: «Боже мой! Боже мой!»

После этого Сергей Александрович попрощался со всеми за руку, забрал свой бюст и ушёл.

Эта версия кажется более правдоподобной, так как Катя исполнила только одну песню и петь дальше отказалась. И второе, Есенин не был очень уж пьяным: как только ушёл от Дункан, колобродил всю ночь. Утро застало поэта в одном из злачных мест города, где он подарил свой бюст артисту Е.Т. Дарскому, о чём начисто забыл. То есть окончательно «дозрел» часов через восемь после того, как покинул дом Балашовой.

Казалось бы, конец любовной рапсодии. Нет, Есенин ещё несколько раз побывал на Пречистенке. Первый – с Н.А. Клюевым. Представил его Дункан как своего учителя. Конечно, Айседора приняла Николая Алексеевича со всей щедростью своей души, и он с удовольствием поменял угол в Брюсовском (у Бениславской) на особняк Дункан. В Петроград полетела открытка с фотографией танцовщицы, на обороте её Клюев писал: «Я ей нравлюсь и гощу у неё по-царски».

Но по своей подленькой натуре не удержался, чтобы не кольнуть «Серёженьку»: «Живу в непробудном кабаке, пьяная есенинская свалка длится днями и ночами. Вино льётся рекой, и люди кругом бескрестные, злые и неоправданные. Не знаю, как я вырвусь из этого ужаса».

После отъезда Клюева Есенин ещё несколько раз по пьянке назвал извозчикам Пречистенку вместо Брюсовского. Бениславская это знала, и с Катей, сестрой поэта, перехватывала сожителя. Но в середине ноября Сергей Александрович, без прощальных сцен и ругани, ушёл с Пречистенки и больше не появлялся там никогда.

…К этому времени Дункан смирилась с потерей любимого и полностью отдалась делам своей школы. В эти дни она писала американскому корреспонденту Констане Дрексель: «Вернувшись в Москву, я порвала все взаимоотношения с Сергеем Есениным, чьи действия и заявления становились всё более и более невероятными и сумасшедшими. Их нельзя объяснить ничем иным, кроме временного помешательства».

В этом же письме Дункан рассказала о положении с её мечтой – школой танцев:

«Советское правительство совершенно забросило школу через год после её открытия, не посылая денег на её содержание (условие, которое было оговорено) и не давая никакой помощи вообще. Американская ассоциация помощи безработным (АРА), от которой мы получали хоть какую-то поддержку, тоже через год уехала из Москвы. Мы вынуждены самостоятельно оплачивать электричество, топливо и даже воду. Деньги, нужные для оплаты еды, одежды и вообще всего необходимого для школы, учителей, музыкантов, поступают теперь только от наших концертов.

Однако, как вы понимаете сами, экономическое положение Москвы таково, что в настоящее время выступления крайне редки. Например, за одно выступление мы получаем 50 червонцев, или 250 долларов. На эти деньги я могу купить дрова на зиму, а на деньги, вырученные от следующего выступления, – муку, картофель и т. д.

Сейчас у детей отличное здоровье, и они работают с энтузиазмом. Большинство из них очень талантливы, и будет крайне жалко, если двухлетняя работа, все наши усилия и жертвы окажутся напрасными. Для меня сейчас единственной надеждой является получение помощи от наших друзей из Америки. Если наша школа на ближайшие несколько лет получит помощь, я уверена, потом она будет содержать себя сама.

Будьте добры… напишите мне, потому что я не получаю никаких известий из Америки.

С наилучшими пожеланиями и воспоминаниями…»

Но думы о Есенине не оставляли Дункан. В последний день 1923 года она была в гостях и там встретилась с Августой Миклашевской. И эта удивительная женщина, безжалостно отринутая поэтом, заявила ей:

– Есенин в больнице. Вы должны носить ему фрукты и цветы!

Сама Айседора носила и не преминула уколоть Миклашевскую:

– Вся Европа знайт, что Есенин был мой муш и вдруг – первый раз запел про любоф – вам, нет, это мне! Там есть плохой стихотворень: «Ты такая ж простая, как все…» Это вам!

Дункан по-прежнему любила Есенина, по-прежнему страдала. Не хотела оставлять хозяев:

– Я не хочу уходить, мне некуда уходить… У меня никого нет… Я одна…

Весной 1924 года предстояли гастроли на Украине. Перед отъездом Дункан решила повидать супруга (она не была разведена с ним). Явилась в Брюсовский. Огромная, в немыслимом хитоне, ярко накрашенная. Спросила Есенина. Ей сказали, что его нет. Тогда Айседора села на пол и, глядя перед собой невидящими глазами, ногтями разодрала себе чулки. Посидела десять минут, выпила воды и ушла.

Выступления Дункан на Украине проходили в апреле. С нею были Ирма и пятнадцать учениц