Недетская игра в прятки - Алексей Игоревич Жеребцов

настолько отвлекали внимание игроков, что легкое замешательство от услышанного приводило к потере мяча и даже к пропущенным голам, и уже совсем вечером перед сном некоторые любознательные игроки пытались восстановить в памяти и даже записать адресованные им необычайные фольклорные конструкции, которые прозвучали во время футбольного матча.

В целом поездка в подмосковный колхоз подарила ребятам массу впечатлений, познакомила с бытом и нравами сельских жителей, они действительно посвежели и окрепли. До этой поездки, Гриша вряд ли сумел бы дотащить до дома рюкзак с капустой, морковью и свеклой, со всем тем богатством, которое он получил в награду за трудодни, отработанные в колхозе.

Гриша пришел под вечер, дома была только Анастасия Георгиевна, Анна была на студии, а Илья Григорьевич уже отправился на заработки в ресторан. Анастасия Георгиевна очень обрадовалась появлению Гриши, а когда он начал выгружать содержимое своего рюкзака даже заплакала.

— Гришенька, какой ты молодец, добытчик. Мы завтра обязательно утроим праздник, я сварю настоящий борщ, будем наслаждаться дарами подмосковных полей.

Гриша был доволен эффектом, который произвело содержимое рюкзака, но он постарался скрыть свою гордость за свой вклад в продовольственную поддержку семьи и скромно перевел разговор в другое русло:

— Баба Настя, расскажи лучше, как у вас дела, есть ли новости?

— Расскажем, все расскажем. Скоро мама придет, сядем ужинать и все тебе расскажем. Сейчас ты иди в ванну отмойся от дорожной пыли, а я загляну к Амалии Францевне, приболела она, уже неделю лежит.

Анастасия Георгиевна пошла к Амалии Францевне, но остановилась в дверях кухни и резко повернулась к Грише:

— Ой, прости мальчик мой, совсем вылетело из головы. Пока тебя не было, письмо пришло от Саши, нашелся он.

Она взяла Гришу за руку и повела в свою с Ильей Григорьевичем комнату.

— Вот оно письмо, — Анастасия Георгиевна достала из ящика письменного стола письмо и отдала его Грише, — правда, прости, пожалуйста, ты так ждал известий о нем, а я забыла.

Гриша взял письмо, присел на кровать и начал читать:

«Здравствуйте, мои родные Гриша, Анна Леонидовна, Арсений и Илья Григорьевич!

Верю и надеюсь, что вы все живы и здоровы и вновь собрались в своей московской квартире. Когда я отправился на фронт, вы были в разъездах, и я не смог с вами проститься.

Вы, наверное, потеряли меня, за всю войну ни одной весточки, но надеюсь, вы все же помнили обо мне. Так получилось, что у меня долгое время не было возможности связаться с вами, теперь я не стану упускать случая, чтобы написать вам хоть короткую записочку. Сейчас жду направления в часть, поэтому сообщить свой адрес не могу, но как узнаю, снова напишу и буду ждать вашего ответа. Главное для всех нас, что граница уже близко, война закончится и мы, очень надеюсь, скоро увидимся.

Безмерно скучаю и жду встречи.

Ваш Александр Гаврин».

Гриша несколько раз перечитал письмо, задумался и до ванны так и не добрался. Когда в комнату вернулась Анастасия Георгиевна, он попросил:

— Можно я это письмо оставлю у себя?

— Конечно, ведь Саша твой лучший друг.

Гриша еще раз, посмотрев на первые строки письма, обернулся к Анастасии Георгиевне:

— Баба Настя, а Саша не знает, что ты живешь с нами в Москве. Интересно: удивится, обрадуется?

— Саша умный и добрый мальчик, думаю, он одобрит наше решение быть всем вместе.

— Я тоже так думаю. — Гриша свернул письмо и положил в карман, — Ладно. Пойду, избавлюсь от дорожной пыли.

До позднего вечера Гриша рассказывал Анастасии Георгиевне и Анне о том, как он жил и работал в колхозе, пробовал учиться ездить верхом на лошади, сначала не очень получалось, местные девчонки над ним смеялись. Пару раз даже упал, но не сдался.

Совсем поздно вернулся Илья Григорьевич, но сил хватило только поздороваться, все устали, Анне утром на работу, поэтому разошлись спать.

На следующий день праздничное настроение вернулось, обедали борщом, и борщ удался, и Гриша продолжал делиться впечатлениями о поездке за город, и еще он все возвращался к новости о том, что Саша нашелся.

До Сашиного письма только письма Арсения приносили в дом радость, успокоение и надежду, что наступит время, когда близкие и родные люди вновь соберутся под одной крышей и, наконец, настанет мирная и счастливая жизнь. Все горевали и беспокоились от того, что от Саши, тоже очень близкого для семьи человека уже очень давно нет никаких известий, и более всех горевал, конечно, Гриша. Но, теперь, получив и уже выучив наизусть Сашино письмо, Гриша заряжал оптимизмом всех домашних. Он не утерпел и постучался в дверь к Амалии Францевне, она ответила на его приветствие и пожелание выздоровления кивком и грустной улыбкой, но когда Гриша прочитал письмо, и она увидела его светящееся радостью лицо, радость отразилась и у нее на лице. Только это, вероятно, была одна из последних радостей в ее жизни, через несколько дней она умерла.

Родных у Амалии Францевны в Москве не было, искать их в других городах и странах возможности не нашли, поэтому хлопоты о похоронах взял на себя Илья Григорьевич.

После похорон к Илье Григорьевичу подошел участковый милиционер, они были давно знакомы и всегда вежливо здоровались. Милиционер посоветовал Илье Григорьевичу похлопотать о комнате, оставшейся после смерти Амалии Францевны, иначе в нее поселят нового жильца. Илья Григорьевич прислушался к совету участкового милиционера, обзавелся письмом из Большого театра, в котором говорилось о том, что он верой и правдой много лет прослужил в этом театре и теперь категорически нуждается в улучшении жилищных условий.

С этим письмом он отправился в Райисполком. После нескольких совещаний, телефонных звонков от руководства театра и личных посещений Ильей Григорьевичем жилищной комиссии, наконец, решение было принято в его пользу. Дома приняли это, как память и наследство от Амалии Францевны, но решили пока ничего в своей жизни не менять, комнату закрыли до возвращения Арсения.

Осень, зима и весна прошли в тревожном ожидании сообщений от Арсения и Александра. Все очень устали от войны, уже было ясно, что ее конец близок, но горе от потери отцов, братьев и сыновей продолжало приходить в дома знакомых и незнакомых москвичей. Время ожидания от письма до письма, казалось, тянулось бесконечно, напряжение и беспокойство за близких, каждый день рискующих жизнью на фронте только возрастало, но вот наступил май.

Пришел тот день, когда объявили о капитуляции германских войск, необыкновенная радость выплеснулась на улицы города. Панарины вместе со всеми москвичами вышли на улицу. С раннего утра до глубокой ночи на