Лесной бродяга (Обитатель лесов) - Ферри Габриэль

— Зачем же белый присваивает звание, которое не принадлежит ему? Я хочу говорить с предводителем с седеющими волосами и с тем, у которого тело как железное дерево. Где они оба?

— Они отправились с частью наших солдат на охоту за бизонами, так как у них вышли все съестные припасы! — вздумал было снова солгать Гомес, но он забыл, что имеет дело со слишком хитрыми собеседниками.

— Черная Птица и Антилопа будут ожидать их возвращения, — решительно заявил вождь. — До тех же пор уста обоих воинов останутся немы!

При этих словах оба парламентера закрыли глаза и натянули на плечи свои бизоньи шкуры, не обращая более внимания на присутствие мексиканца.

Как ни оскорбительно было такое решение для самолюбия Гомеса, но, по крайней мере, оно избавляло его от новых затруднений: обязанности начальника казались для него слишком тягостными, и он рад был избавиться от них, надеясь, что дон Эстебан и Диас не замедлят вскоре возвратиться.

— Мои собратья с нетерпением желают услышать слова индейского предводителя, — проговорил Гомес, желая как-нибудь выйти из своего неприятного положения! — Я пойду передам им все слышанное мною!

— Иди! — лаконично сказал Черная Птица.

Гомес не заставил себя долго просить и быстро спустился с холмика, на котором стояла белая палатка, напоминая провинившегося школьника, выпущенного наконец на свободу.

Он передал мексиканцам все подробности своего свидания с индейцами, благоразумно избегая говорить о нанесенных ему оскорблениях; затем, объявив о намерении индейцев остаться в лагере до возвращения дона Эстебана, выставил это решение как замечательное достижение своей тонкой дипломатии.

Время шло, а дон Эстебан все не возвращался.

Оставшиеся в палатке апачи начали что-то обсуждать между собой, но так тихо, что их разговора снаружи нельзя было разобрать. Окончательно уверившись, что оба предводителя мексиканцев в отъезде, Черная Птица изложил план дальнейших действий своему собеседнику. Учитывая, что непредвиденная случайность может задержать предводителей мексиканцев на более длительный срок, чем те предполагают, вождь решил выслать на их перехват специальный отряд. В случае, если отсутствие дона Эстебана продлится еще долее, апачам следовало под покровом ночи напасть на лагерь и разгромить его. Сам же вождь предполагал остаться заложником у бледнолицых.

Антилопа одобрил этот план, но настаивал на том, что заложником должен быть он, а не верховный вождь племени.

— Плечо Черной Птицы скоро исцелится, — убежденно говорил Антилопа. — Его сильное тело, несокрушимый дух и мудрый ум будут верно служить нашему народу. Если погибнет вождь — скорбь его соплеменников будет длительна и неутешна; если же суждено погибнуть Антилопе — никто не станет долго оплакивать простого воина! Взгляни, вождь! — продолжал мужественный индеец. — Тело Антилопы крепче железа, его мышцы упруги и сильны. В момент опасности он, как ягуар, одним прыжком перескочит через ограждение белых и окажется среди своих. А что сможет Черная Птица с раздробленным плечом?

— Он станет без страха спокойно ждать смерти и смеяться над бессильной яростью своих врагов и над их оружием!

Желая непременно сохранить драгоценную жизнь вождя на благо племени, Антилопа еще горячее начал отстаивать свою позицию. В конце концов Черная Птица согласился оставить заложником его.

Пока апачи состязались между собой в благородстве и великодушии, мексиканцы с возрастающим беспокойством считали часы, прошедшие после отъезда дона Эстебана. Над лагерем простерлась тревожная тишина. Спустя час из белой палатки вышел апачский вождь. Он неспеша спустился с холмика и подошел к группе авантюристов, среди которых находился Гомес.

— Мои воины, — проговорил он, — с нетерпением ожидают услышать из уст своего вождя уверения белых о скором заключении мира и союза между ними. Черная Птица скоро вернется к своим белым друзьям, а пока оставляет у них заложником Антилопу. Антилопа — храбрый вождь племени!

— Ступай! — ответил с важностью Гомес, стараясь не уронить достоинства в глазах товарищей.

Вождь вышел из лагеря, неспеша подошел к ожидавшим его всадникам и начал им что-то объяснять, несколько раз указав рукой на белую палатку. Один из апачей вскочил на коня и ускакал, прочие же продолжали сидеть на корточках, держа своих лошадей за узду.

Вечерело; солнце скрылось за Туманными горами; яркие отблески его лучей раскрасили пурпурными красками плывшие по небу облачка, но вот и они начали блекнуть и все слабее выделяться на фоне темнеющего небосвода.

Тщетно ожидали мексиканцы возвращения начальника; с языка у всех не сходили имена дона Эстебана, Диаса, Барахи и Ороче.

Короткие тропические сумерки сменились ночной темнотой, увеличившей общее беспокойство. Мексиканцы знали изменчивую натуру индейцев, у которых мирные настроения быстро сменяются самыми кровожадными инстинктами, а потому невольно со страхом ожидали нападения, ничего не предпринимая, однако, чтобы защитить себя от него.

С наступлением сумерек Антилопа вышел из палатки и уселся у входа. На светлом фоне полотна его силуэт оставался вроде бы недвижим, однако будь достаточно светло, мексиканцы увидели бы, как, вытянув шею и едва заметно поворачивая голову то вправо, то влево, апач чутко вслушивается в тишину. А тишину в лагере нарушало лишь тревожное перешептывание авантюристов. Разделившись на несколько групп, они обсуждали создавшееся положение. Кто-то сказал, что индейцы затевают недоброе. Гомес тут же поспешил опровергнуть это предположение:

— Чего нам опасаться, пока у нас в руках апачский вождь? Разве это не свидетельство честности намерений краснокожих?

Этот довод мало кого убедил, и обитатели лагеря все чаще с беспокойством посматривали на сидящих возле своих лошадей индейцев, неподвижных, как обломки скал, напоминающих человеческие фигуры, которые густеющий сумрак как будто бы отодвигал от лагеря все дальше и дальше.

— Как странно, — заметил один гамбузино, обращаясь к Гомесу. — Совсем недавно, как мне кажется, апачи находились гораздо ближе, чем сейчас!

— Тебе это действительно только кажется, — возразил Гомес, упорно желавший выдавать желаемое за действительное.

— Взгляните-ка, — прибавил другой мексиканец, — ветра вроде бы нет, а перед индейцами клубится пыль!

— Здесь безветренно потому, что мы под защитой повозок, на равнине же ветер гуляет беспрепятственно, — пояснил кто-то из стоящих поблизости.

По мере того как мрак густел, фигуры апачей становились все менее различимы, темнота размывала их очертания, меняла контуры, и теперь они походили скорее на кусты нопала, чем на людей. Сомнение в том, что индейцы все еще ожидают оставленного в лагере заложника, возрастало с каждой минутой, и какой-то решительный авантюрист вызвался лично это проверить. Он и впрямь обнаружил вместо краснокожих несколько воткнутых в песок сухих нопаловых кустов. Апачи воспользовались темнотой и исчезли вместе с лошадьми. Узнав об этом, мексиканцы заставили Гомеса пойти и потребовать объяснений случившемуся у заложника.

— Почему вождь не приказал своим воинам оставаться у лагеря? — спросил Гомес.

— О каких воинах толкует мой белый брат? — прикинулся непонимающим Антилопа.

— О воинах, которые приехали с тобой и до темноты сидели там, — мексиканец махнул рукой в сторону саванны, — как друзья, а теперь вдруг исчезли, как враги!

— В темноте зрение слабеет, и белые воины, наверное, не все разглядели как следует. Пусть они запалят костры и тогда при ярком свете найдут тех, кого искали. Впрочем, если мои воины ушли, что из того? Разве твои воины не держат в руках их вождя? Вероятно, мои воины решили сказать соплеменникам, чтобы те поторопились освободить вождя.

Ответ Антилопы показался Гомесу не слишком убедительным и напомнил ему, что весь запас сухого хвороста, заготовленного для освещения лагеря, сгорел накануне и что занятые в течение дня иными делами мексиканцы не удосужились его возобновить. При одной мысли о столь непростительной оплошности у Гомеса выступил на лбу холодный пот. Единственным утешением являлся факт, что прославленный, как он полагал, вождь апачей оставался у них заложником. И это обстоятельство, по его убеждению, исключало возможность вероломства со стороны краснокожих. И все-таки он решил присматривать за Антилопой в оба.