Сонная Лощина - Вашингтон Ирвинг

в его рядах возникли раздоры, и после кровавой братоубийственной сечи оно удалилось в свои пределы.

Испытав на деле замечательные свойства чудесного талисмана, Абен Абус был в восторге.

– Наконец-то, – повторял он, – я могу вести спокойную жизнь и держать врагов в своей власти. О премудрый сын Абу Аюба, чем же вознаградить тебя за столь великое благодеяние?

– Потребности старца, к тому же философа, нетрудно исчислить – они скромны: предоставь мне средства, чтобы обставить мою пещеру и превратить ее в более или менее сносную келью отшельника, – и большего мне не нужно.

– О, сколь благородна умеренность настоящего мудреца! – воскликнул Абен Абус, втайне довольный незначительностью просимого философом вознаграждения. Он позвал своего казначея и отдал ему приказание не ограничивать Ибрагима в расходах и отпускать ему столько денег, сколько понадобится для расширения и убранства его скромной кельи.

Астролог велел вырубить в скале анфилады комнат, и притом так, чтобы они соединялись с его астрологическим залом; он пожелал обставить эти покои роскошными турецкими диванами и завесить стены драгоценными шелками Дамаска. «Я стар, – говорил он, – я не могу томить свои кости на каменном ложе; что же касается сочащихся сыростью стен, то нужно же их прикрыть».

Сверх того, он выстроил бани, снабдив их всевозможными благовониями и ароматическими маслами, «ибо омовение, – сказал он, – необходимо, чтобы бороться со старостью и восстанавливать свежесть и гибкость истомленного умственными трудами тела».

Он велел, кроме того, повесить во вновь выстроенных покоях неисчислимые хрустальные и серебряные светильники, которые заправлялись ароматическим маслом, приготовленным согласно рецепту, найденному им в гробницах Египта. Оно было неугасимым и вечным и горело неярким и ровным светом, который, напоминая дневной, был вместе с тем мягче его. «Солнечный свет, – говорил он, – слишком резок и ярок для старческих глаз, тогда как порожденный светильником больше подходит для занятий философа».

Между тем казначей Абен Абуса начал ворчать из-за непомерности сумм, ежедневно расходуемых астрологом на отделку и украшение его кельи; в конце концов он отправился со своими жалобами к султану. Но раз царское слово дано, оно нерушимо. Абен Абус только пожал плечами.

– Мы должны запастись терпением, – сказал он, – старик задумал устроить жилище философа в соответствии с тем, что он видел внутри пирамид и среди гигантских развалин Египта; но всему бывает конец, – то же случится и с расходами по убранству его пещеры.

Султан был прав; келья была наконец отделана и обставлена; она представляла собою великолепный подземный дворец. Астролог заявил, что теперь ему уже ничего не потребуется, и, запершись у себя, провел трое суток в непрерывных трудах. После этого он снова пришел к казначею.

– Мне нужна еще одна вещь, – сказал он. – Дело идет о совершеннейшем пустяке, о том, что доставит мне развлечение в перерывах между моими занятиями.

– О премудрый мой Ибрагим, я имею султанское приказание снабжать тебя всем, что бы в твоем уединении тебе ни понадобилось; чего ты еще желаешь?

– Мне хотелось бы иметь нескольких танцовщиц.

– Танцовщиц! – повторил, как эхо, поверженный в изумление казначей.

– Да, танцовщиц, – ответил степенно мудрец, – пусть они будут молоды и приятны на вид, ибо лицезрение юности и красоты действует на стариков освежающе. Мне достаточно будет немногих, ибо я – философ, потребности мои невелики и удовлетворить их нетрудно.

Пока философ Ибрагим ибн Абу Аюб столь мудро проводил время у себя в келье, миролюбивый Абен Абус, сидя в башне, заочно предавался яростным битвам.

И действительно, разве не замечательное занятие для престарелого государя, и притом миролюбца, вести войны с такой поразительной легкостью, не выходя из собственной комнаты, и шутя рассеивать целые армии, точно дело шло о каких-нибудь мушиных роях!

Мало-помалу он настолько вошел во вкус этой забавы, что принялся даже задирать и оскорблять соседних монархов, стремясь вызвать их на войну, но, потерпев неоднократные поражения, они становились все более и более осторожными, и в конце концов среди них не осталось ни одного, кто бы отважился пойти походом на его земли. В течение многих месяцев бронзовый всадник неизменно пребывал в одном положении, а именно – с поднятым кверху копьем, и почтенный старый султан, тоскуя по привычной забаве, начал жаловаться на скуку и стал раздражителен.

Наконец настал вожделенный день: волшебный всадник круто повернулся на своем шпиле и, опустив копье, замер в том направлении, где высятся горы Гвадиса. Абен Абус торопливо поднялся на свою башню, но – увы! – магический стол оставался спокойным, воины сохраняли полную неподвижность. Озабоченный этой непостижимой загадкой, он выслал конный отряд с приказанием произвести разведку в горах. Разведчики возвратились через три дня.

– Мы обшарили все перевалы, все тропы, – сообщили они, – но нигде не шелохнулись ни один вражеский шлем, ни одно копье. Единственное, что мы обнаружили за время наших разъездов, – это христианская девушка редкостной красоты, спавшая в знойный полдень у родника, и эту девушку мы привезли с собою как пленницу.

– Девушку редкостной красоты! – воскликнул Абен Абус, и его глаза загорелись воодушевлением. – Пусть она немедленно предстанет пред наши очи!

В соответствии с приказанием красавицу немедленно привели пред его очи. Она была одета с той роскошью, какая господствовала среди испанских вестготов во времена арабского завоевания. Жемчуга ослепительной белизны были вплетены в ее черные как смоль косы, на ее лбу сверкали драгоценные украшения, соперничавшие с сиянием ее глаз. Через плечо была перекинута золотая цепь, на которой висела лира из чистого серебра, покоившаяся у нее на бедре.

Вспышки пламени в ее черных, излучающих сияние глазах были подобны огненным искрам для увядшего, но все еще способного загораться сердца Абен Абуса; к тому же сладостная нега, разлитая в ее плавной походке, оживила его уснувшие чувства.

– О прелестнейшая из женщин, – вскричал он, охваченный восхищением, – кто ты и что ты?

– Дочь одного из готских государей, еще недавно властвовавшего на этой земле. Но войско моего отца, как по мановению волшебного жезла, погибло в горах; он стал изгнанником, а его дочь – пленницей.

– Берегись, о повелитель! – прошептал Ибрагим ибн Абу Аюб. – Возможно, что это одна из колдуний Севера, которые, по слухам, принимают самый соблазнительный вид, дабы обмануть легковерного. Мне кажется, я вижу колдовские чары в ее глазах и волшебство в каждом ее движении. Она, несомненно, тот враг, на которого указует нам талисман.

– Сын Абу Аюба, – ответил султан, – ты мудрейший из мудрых, отдаю тебе должное; ты волшебник, насколько я понимаю, но ты недостаточно сведущ в том, что касается женщин. В этом деле я не уступлю никому, даже самому премудрому Соломону, несмотря на всех его жен и наложниц.