У Пяти углов - Михаил Чулаки

Ну чего ж, пропадет же все. Крупные вещи опишут, я не говорю. А чашки всякие? Кто ж такую грязищу станет вывозить и продавать в комиссионке? Бросят — и пропадет. Я говорю твоей Ксаночке, а она: «Боюсь мертвых! Вдруг придет за своими вещами?» Во какая, а еще образованная! Я-то темная баба, я-то боюсь тоже, а беру все-таки, а она: «Вдруг придет!»

Молодец Ксана! И уклонилась от соучастия, и не обидела Антонину Ивановну.

— Ты-то хоть возьми чего на память. Ты-то мертвецов не боишься? Или вот я беру тарелку эту с птицами — я ж ее сама ему подарила, когда нашему Полу-эхтовичу восемьдесят было. Он тогда еще совсем молодой был. Чего ж оставлять, если моя тарелка? И стул вот — кому он нужен, кроме меня? Так возьми на память-то.

Действительно, если только на память. И чтобы совсем не обидеть.

— Разве что на память. Книгу какую-нибудь.

— Во-во! Книг у него вон сколько! Не жалко. Все равно пропадать, ведь правда? А то Юрий Никитич наш так гордо мне: «Я не допущу, чтобы моя семья! Мы не можем быть причастны!» Уж если он кандидат, то прямо не знаю что! А я, выходит, воровка? Вероника-то рада бы, но боится своего. Я ей говорю: «Возьми чего из посуды, он и не узнает, откуда чего!» Боится. Бывают же такие, просто не знаю. ПеНданты, прости господи.

Хотя и было темно. Филипп постарался не улыбнуться.

Он уже сделал шаг в глубь этого склада бутафории, как услышал, что кто-то вошел с лестницы. Вероника или ее кандидат — больше некому. Филиппу не очень хотелось, чтобы кто-то из этой пары видел его в комнате Леонида Полуэктовича. Но и сбежать на глазах Антонины Ивановны как-то смешно. Лучше всего — закрыть дверь! Не станут же те заглядывать внутрь. Филипп уже потянулся к ручке двери, но услышал:

— Эй, опять перерыв в подаче?

Федька явился! В кои веки. И ключ ему собственный дан, чтобы приходил когда угодно, — так, наверное, заржавел от редкого употребления.

Филипп пошел со свечой навстречу сыну.

— Это ты, фатер? Идешь как пещерный старец. Глупо обижаться на Федькины шуточки, и все же

слово «старец» неприятно задело.

— Придумал бы что-нибудь, чтобы не ходили мы тут как пещерные жители. Ты же электрический терапевт, так тебя дед называет.

— Чего придумаешь, если где-то вне квартиры вылетает фаза. Разве что завести автономный источник. Серьезно: поставьте собственную ГЭС на струе из кухонного крана!

Такого еще не бызало, чтобы Федька не придумал никакого выхода по части техники.

Филипп смотрел на сына; в слабом свете свечи тот казался совсем мальчиком, чуть не двенадцатилетним. И сразу вспомнился сегодняшний предутренний сон, Лиза, которая виделась такой же преображенно молодой, как сейчас Федька. Ну и что, что теперь у каждого из них двоих своя отдельная жизнь, — есть узы, которые не прекращаются с разводом. Пожизненные. Вот и у них с Лизой. Захотелось сделать ей что-нибудь приятное. Книги! Она же великая читательница.

В комнате заскреблась Рыжа — почуяла Федьку. Тот услышал царапанье за дверью.

— Чего, нашлась псина?

— Как слышишь.

— Ну поздравляю. А кто упер?

Федька не сомневался, что украли. В идеалисты он не годится.

— Какие-то мальчишки. Почти взрослые, из старших классов.

— А-а… Да, есть тут одна кодла.

Если начать расспрашивать Федьку, то, может, и расскажет, что за кодла такая завелась здесь по соседству, — а зачем? Не идти же с ними объясняться: все равно ничего не докажешь. Что-то Филипп хотел… Ах, да: передать через Федьку какую-нибудь редкую книгу для Лизы.

— Пошли-ка, зайдем в еще одну пещеру.

В комнате старого гомеопата все еще копошилась Антонина Ивановна. Федька тут, конечно, бывал много раз: Леонид Полуэктович, сам не имея детей, питал к Федьке некоторую слабость. Бывал Федька — но не при свечах.

— Ого, тут как в пещере Аладдина!

— Феденька пришел, — запричитала Антонина Ивановна. — Хочешь что-нибудь на память об нашем Полу-эхтовиче? Бери чего хочешь, все равно все выбросят. Вот мог бы и завещать тебе все, если б соображал в последний год: он же тебя так любил! Составил бы честь по чести завещание, и был бы ты законный наследник. Бери!

Федька мог не сообразить и действительно схватить что-нибудь ценное, поэтому Филипп заметил сдержанно: Мы решили ограничиться парой книг на память. Раз уж наш Федор Филиппыч не стал законным наследником.

Книги наполняли большой шкаф, изрядно изъеденный шашелью, но сейчас в полутьме этого не было видно, — и еще навалены грудой перед шкафом. Федька стал брать по одной из груды, сдувал пыль и подносил по очереди к свече. Так можно здесь копаться до утра! Филипп тоже взял книгу, рассмотрел: Поль де Кок, «Жоржетта» — он ничего не читал Поль де Кока, но слышал, естественно, что тот писал бульварные романы и, следовательно, читать его интересно! И давным-давно его не переиздавали, стал он редкостью, так что теперь старая бульварщина превращается в раритет! Даже Лиза, скорей всего, не читала.

— Давай уж не будем разбирать всю гору, мы не в лавочке букиниста на Сене, — вероятно, Поль де Кок пробудил парижские ассоциации. — Возьми вот, маме будет, наверное, любопытно.

Взял Филипп и себе на память маленькую книжечку Бальмонта — удачно сразу попалась. При этом он подумал, что Святополк Смольников, найдя такую книжку, тотчас написал бы цикл романсов: хотя бы потому, что сейчас модны поэты начала века. А сам Филипп напишет вряд ли — и по той же причине: потому что на ту эпоху мода, а он не любит тащиться в хвосте за модой. Но книжка пусть лежит — все-таки интересно.

Федька порывался еще что-то рассмотреть, но Филипп потянул его к двери:

— Пошли-пошли. Говорю ж, ты не у букиниста.

— И зачем понукать? Пусть бы мальчик нашел, чего ему нужно!

Нет уж, достаточно! Проявил такт, показал, что не осуждает свысока Антонину Ивановну, не считает ее чуть ли не воровкой, но становиться с нею совсем на одну доску все-таки не хотелось.

Едва Филипп с Федькой вышли в коридор, зажегся свет. И опять первая мысль у Филиппа про холодильник: наверное, не успел еще потечь, ну а теперь заработает. И можно положить масло и яйца. До чего же он хозяйственный, черт побери! Смольников наверняка не думает про то, течет или не течет холодильник… А потом уж Филипп вспомнил, что как пришел, так еще не добрался до кухни, не показался Ксане.

— Ты есть хочешь?

— Да пожру чего-нибудь, — сделал одолжение Федька. — Небольшой ленч.

7

Ничего Филипп не понимает! Он умный, все у него разложено, все на своем месте, но самой сути не понимает. Хотя понимать можно по-разному, но суть есть суть.

Ксана одевалась, она старалась выглядеть получше, не для себя старалась, ей давно все равно, как она выглядит, рыло есть рыло и ничего не исправишь. То есть если накраситься, навести марафет, будешь выглядеть лучше, но сути не исправишь. Можно навести видимость, но не когда Филипп стоит над душой, не понимает, что старается Ксана для него, чтобы не краснел за жену, что не нашел себе получше. Это несносно, когда стоят над душой, как будто она виновата, что сломались часы, она думала, что еще половина пятого, а уже оказалось шесть, ему нужно есть по режиму, а еще ничего не согрето, у него сразу вытянутая морда, потому что и так голодный, а сегодня еще торопится не опоздать. Ксане пришлось срочно греть и самой тоже одеваться — вот так все навалилось сразу, а тут он еще нервирует, что стоит над душой. И Николай Акимыч тоже уже одет — он-то привык ездить по расписанию, может быть, от него и у Филиппа такая пунктуальность в наследственности, а оттого что и Николай Акимыч готов, Филипп стоит над душой вдвойне, прямо дышит в затылок, ему и перед отцом стыдно, что не может заставить Ксану жить по звонку от и до. Филипп до сих пор перед отцом как маленький мальчик — просто смешно!

Конечно, событие, что исполняют в филармонии. Хотя не целый вечер, а одно отделение. Могли бы дать и целый вечер, если Филипп такой известный, каким он себя считает. Но вместе со Смольниковым — тоже хорошо, потому что Смольников сейчас из первачей, и выходит, Филипп с ним сегодня на равных. Так тем более Ксана должна постараться, чтобы выглядеть и не опозорить, а он дышит и дышит в затылок. Не буквально, он нарочно вышел из комнаты, но все равно дышит в затылок, Ксана чувствует, она вообще все чувствует, наверное, на ней можно исследовать телепатию. По-настоящему и не нужно ей стараться, наводить марафет: внимание должно быть на музыку, и кому какое дело, какая жена у композитора, но без сплетен не бывает и не может быть, придет эта бывшая Лиза его не наглядная, посмотрит, оценит, а все сплетницы будут смотреть на них обеих и сравнивать — вот праздник для сплетниц! Хотя Лиза сама же его не оценила, ушла — а потому могла бы и не приходить.

Правильно, что по такому случаю, как исполнение в филармонии, можно прийти туда пораньше, все проверить, хотя зачем проверять, когда все равно в последний момент не исправишь. Там уже все отрепетировано, все готово — теперь поздно что-нибудь проверять и исправлять. Вот Ксана должна проверить, как он одет! И самой успевать одеваться и подкрашиваться, и его проверить. Хотя он все делает вовремя или даже заранее, все равно может надеть ту рубаху, к которой не подходит галстук, а уж носки на нем почти всегда не в тон. Он думает, что все понимает сам, и сердится, когда Ксана ему говорит, а в прошлый раз надел красный бонлон под пиджак, а носки забыл переменить, так и остались зеленые, хотя она специально приготовила ему малиновые. За всем приходится следить, а он только и стоит над душой, чтобы не опоздала. Хотя лучше бы стоял рядом, она бы хоть проверила его носки и рубашку, чем стоять вдалеке, но все равно над душой. Хотя рядом и совсем несносно. Ему не терпится прийти пораньше, со всеми как автору поздороваться, но он же и когда вовсе не его концерт или просто они идут в гости, куда нормальные люди опаздывают на час или два, — он же и тогда торопит и стоит над душой! Как будто Ксана виновата, что сломались часы.